Александр Бубнов: «Меня просили сдать «Спартак»

«Спорт-Экспресс», 19.10.1993

Уезжал он четыре с половиной года назад вместе с первой волной футболистов, рванувшихся в полную зарубежную неизвестность в возрасте далеко не юном. И оттого, казалось, клубы себе они выбирали не особо тщательно: лишь бы куда, лишь бы на какой срок, а там – разберемся! И все-таки даже тогда решение Бубнова выглядело странным: после «Динамо» и «Спартака», после сборной (ну и что, что уже тогда ему было за тридцать!) – в глухое столично-французское захолустье. В «Ред Стар».

А сейчас мы сидим в его московской квартире, пьем кофе, и я задаю дежурный вопрос:

– Домой надолго?

– Думаю, насовсем. В принципе я мог бы продолжать работать в Париже, но с точки зрения дела и мне, и моим французским партнерам по бизнесу выгоднее, чтобы я находился здесь.

– Бизнесу футбольному?

– Разумеется. Кроме этого, у меня есть уже предложения, касающиеся тренерской работы, но о них пока я говорить не хотел бы.

– Тогда давайте поговорим о французском периоде вашего футбольного творчества. Мне, честно говоря, не совсем понятны причины, по которым игрок, 17 лет выступавший на самом высоком уровне, может остановить свой выбор на совсем уж третьеразрядном клубе. Кстати, заранее готова извиниться, если это не так.

– Не извиняйтесь, я и сам пришел в ужас, когда в первый раз увидел игру «Ред Стар». Было такое ощущение, что половина игроков застряли где-то на уровне наших 17-18-летних мальчишек. И все же это профессиональный клуб, располагающий достаточно большими деньгами. И мне было крайне интересно изучить французский футбол на всех его уровнях. А заодно в какой-то степени сломать совковую психологию.

– Получилось? Я насчет психологии.

– С большим трудом. Естественно, я представлял себе, что будет тяжело. Но что будет ТАК тяжело! Я не верю ни одному человеку, кто говорит, что за границей у него не было проблем. Чем страшен, например, языковый барьер? Тем, что, как следствие, теряется уверенность. Я имею в виду спортивную уверенность. Она накапливается годами, а теряется в одночасье. Это – самое страшное, что может произойти со спортсменом, но это со многими произошло за границей. Вторая волна, которая уезжала после нас, была более подготовлена, более защищена контрактом. У них не было опыта, но была информация. Когда я уезжал, о деньгах, например, не думал вообще. Большая глупость, кстати. Но мне казалось: зачем я буду биться за более высокий контракт, если по существующему положению получать могу не более четырех с половиной тысяч франков. Какая при этом разница – миллионный контракт заключен или в пять раз меньший? Я свой, честно говоря, и не читал перед тем, как подписать его в «Совинтерспорте».

– Действительно, совковая психология. А в остальном?

– Да и в остальном так же. Ведь то, что у нас черное – там белое. Даже в мелочах все было не так. Например, во Франции считается в высшей степени неприличным звонить человеку домой до 10 утра и после 8 вечера. Я этого не знал и несколько раз попадал в достаточно неловкие ситуации. Считал, что настолько хорошо знаком с президентом клуба, что несколько раз заезжал к нему домой без звонка. Меня быстро поставили на место: мол, парень, это не твой уровень. И наша чисто русская открытость там отнюдь не поощряется. Мне приятель так и сказал: «Ты что, хочешь, чтобы тебя за дурака держали? Характер у тебя такой? Так ты его и держи при себе, свой характер». И при всем при этом меня постоянно мучила какая-то жуткая ностальгия. Это – необъяснимое чувство, страшное.

– Почему же вы тогда за все эти годы практически ни разу не приезжали на игры, которые проходили во Франции с участием нашей сборной?

– Это было не так просто, как кажется. Часто куда-то уезжать из Парижа не позволяло расписание игр, тренировок. Да и потом я такой человек, что не могу навязывать свое общество людям, которых недостаточно хорошо знаю. Ну встречались мы с Садыриным, когда он еще работал в «Зените», здоровались. Но прийти в раздевалку его команды и сказать: «Здравствуйте, я – Бубнов»? Смешно. Сдерживало еще и то, что во Франции я очень быстро понял: среди тех людей, с которыми мне приходится встречаться, я должен соответствующим образом и выглядеть – одежда, машина… И меня довольно сильно сдерживала мысль, что приеду к своим, а потом говорить будут: пижон, мол, в галстуке, на «мерседесе».

– Господи, да с такими мыслями чокнуться можно!

– Я действительно был на грани серьезного кризиса, который стал следствием множества причин. Сказывалось и то, что за несколько лет в «Спартаке» я практически не отдыхал. Переживал, когда из команды ушел Бесков. Я и уехал сразу после этого.

– С чувством вины? Вы же, насколько я знаю, числились в его любимцах?

– Я много думал о том, что произошло. Кризис в «Спартаке» был неминуем, но, как ни парадоксально, отставки Бескова могло не произойти, не напиши он заявление сам. Почему Бесков его написал, знает лишь он сам, ну, может, еще два-три человека. Я о причинах могу только догадываться. Для меня его профессионализм тренера всегда был безусловным. Но та система, которая его воспитала, конечно же, не могла не подействовать на его методы руководства командой. И именно команда страдала от противостояния Бескова и Старостина. И выхода-то никакого не было. Хотя, когда я уходил из «Динамо», я уходил не в «Спартак», а к Бескову.

– От Севидова?

– Если бы Сан Саныч, царство ему небесное, остался тогда в команде, я бы никогда в жизни никуда не ушел. Он же собрал команду, которую в свои звездные времена боялись даже киевляне. «Спартак» бесковский в тот год мы разбивали в пух и прах, должны были выиграть и чемпионат страны, и Кубок. И, как специально, Севидова убрали. Якобы за то, что во время одного из турниров в Америке он встретился с кем-то из эмигрантов. А дальше все произошло так быстро, что мы даже не смогли его защитить. И все мои беды начались именно тогда.

– Вы имеете в виду ваше решение уйти из «Динамо»?

– Да, я почувствовал, что начинаю деградировать как футболист. Команда развалилась мгновенно: картишки, выпивка… Бутсы шнуровали дольше, чем по полю на тренировке бегали. Дошло до того, что мне стало просто стыдно выходить на зрителей. Хотя многие смеялись мне в лицо: «Дурак, что ли? К тебе никаких претензий, четыреста рублей получаешь, квартиру надо – бери, машину надо – бери. Куда собрался? В «Спартак»? Идиот, там пахать надо!»

Привилегии, конечно, сумасшедшие были. За квартиру – смешно вспомнить – четыре рубля платил. Товары со спецбазы – любые. Чурбанов мне прямо в раздевалку офицерские погоны привез – как наручники. Никогда не забуду: из туалета, извините, выхожу, в раздевалке свита навытяжку стоит, а он мне: «Санек, как дела?» А я тогда поиграл у Бескова в сборной Москвы – перед Спартакиадой народов и был потрясен тем, как многого я, оказывается, в футболе не знаю. А ведь был уверен, что играю прилично.

– Но тогда, в 79-м, вы ведь так и не ушли?

– Пытался. Чурбанов меня вызвал, час (в приемной четыре генерала ждали!) уговаривал, а потом очень доходчиво нарисовал мне не столь отдаленные места и перспективы. И я сломался – пожалел жену, только-только тогда женился. А потом (у нас уже двое детей маленьких было – погодки) она мне сама сказала: «Считаешь, что надо уходить – уходи. Смотреть не могу, как ты мучаешься». Так что на вторую попытку шел, наотрез отказавшись от возможных компромиссов.

– И, как следствие – места не столь отдаленные?

– Моментально. Потом я много раз обдумывал ту ситуацию и все больше убеждался, что ко мне были бы применены самые жесткие меры. Но умер Брежнев. А следом арестовали Чурбанова и выпустили меня. Практически из тюрьмы, потому что условия содержания в части не отличались ничем. Так что все последующие попытки «Динамо» пожизненно меня дисквалифицировать по сравнению с этим были просто ерундой.

– А когда вы переквалифицировались в тренера? Уезжали то во Францию играть.

– Получилось все достаточно случайно. Французы собирались организовать ветеранский матч между своими игроками и сборной СССР, но в последний момент оказалось, что поездка под угрозой срыва. Я и включился. Позвонил в «Спартак» Ловчеву, и на личных связях за несколько дней мы организовали все. Параллельно договорились, что «Спартак» проведет во Франции сбор, две товарищеские игры, и тогда же Старостин попросил меня помочь продать французам кое-кого из игроков. Я посмотрел список, там были Родионов и Черенков, о которых еще до этого у нас был разговор с президентом клуба: он видел обоих в игре, и оба ему понравились. К тому же в «Ред Стар» не хватало именно лидеров в атаке и полузащите. Родионова и Черенкова в то время как раз не взяли в сборную перед чемпионатом мира в Италии. Словом, уехали они вовремя, хотя вся эта история все равно кончилась полным разладом между мной и президентом клуба.

– Его не устраивала игра наших ребят?

– Он просто хотел получить максимум за свои деньги. И ни о каком щадящем режиме для наших игроков не могло быть и речи. Когда Родионов и Черенков начали играть, то клуб моментально вышел на первое место в дивизионе и продержался там 13 туров. А потом Родионова сломали, сломали намеренно, а Федор не смог играть из-за непомерной для него физической и нервной нагрузки. Кстати, пока все было нормально, пресса взахлеб писала о том, что всю игру в «Ред Стар» делают русские. Так что, думаю, сыграла свою роль и элементарная ревность: уже потом мне друзья-французы сказали, что первый тренер страшно боялся, что я смогу занять его место. Но у меня к тому времени заканчивался первоначальный контракт, и я перешел на работу в юношескую школу. Не самый, кстати, плохой вариант.

– Почему же вы вернулись в Москву?

– Устал жить в постоянном напряжении от чужой страны, чужого языка. Кем бы ты ни был, во Франции ты все равно иностранец. Яркий пример – Беккенбауэр. Его высосали, выжали, хоть и за сумасшедшие деньги, но работать в Марселе он по-настоящему так и не смог. Чему я хотел научиться – я научился. И перестал видеть перспективу.

– Значит ли это, что вы видите ее здесь?

– Здесь есть профессионалы, в которых я уверен, как в самом себе, и которые все это время снабжали меня информацией о российском футболе. И если я возьму какую-то команду, то, естественно, в первую очередь приглашу надежных помощников. Сейчас ведь футбол пошел такой, что один тренер ничего не сделает, каким бы великим он ни был. На Западе, кстати, это давно поняли. И там тренеру всегда помогают четыре-пять ассистентов. Первый же отвечает только за организацию тренировочного процесса. Даже вопрос о приобретении игрока решает не он, а руководство клуба. И отчислить игрока тренер тоже не может.

– Считаете, это правильно?

– Таково нынешнее положение вещей. Правда, например, Кройф добился того, что в его контракте оговорены достаточно большие полномочия. Но это, скорее, исключение. Обычно же президент клуба царь и Бог. Так всегда было в «Ред Стар», так было и в «Олимпике», где все происходило согласно желаниям Тапи. В России же всегда была другая крайность. У главного тренера все полномочия, давай только результат. А уж каким путем ты его достигаешь – твое личное дело.

– Даже если тренер закрывает глаза на то, что игры продаются и покупаются?

– Даже так. И ведь это настолько вошло в практику, что испортило психологию не одного поколения игроков. А сейчас именно эти игроки становятся тренерами. По пальцам можно пересчитать людей, которые могут вслух сказать, что никогда не были причастии к продаже игр.

– Это есть и во Франции.

– Но там подобные вещи беспощадно караются. Пример Тапи, кстати, очень показателен и лишний раз подтверждает, что деньги в футболе решают далеко не все.

– Если говорить о Тапи, то он всегда считал себя именно профессионалом.

– Он не профессионал. Он – баснословно богатый человек, который за счет своих денег довольно продолжительное время выигрывал все, что было нужно, применяя при этом любые методы. Кстати, когда в 1991 году стало известно, что «Олимпик» в полуфинале Кубка чемпионов будет играть со «Спартаком», мне позвонил человек Тапи. Он предлагал мне деньги, получив которые, я мог бы не работать до конца жизни. Только за то, что уговорю игроков «Спартака» сдать матч. Я сказал, что они с такими методами плохо кончат. Тогда на этом все разговоры прекратились, но когда возникла скандальная ситуация с ЦСКА, у меня сомнения не было в том, что игрокам действительно предлагались деньги. И во Франции многие думают точно так же. Хотя справедливости ради должен сказать, что, если бы не вмешательство прессы и ФИФА, эту историю наверняка замяли бы. А сейчас все задумались: «Уж если у Тапи не прошло…»

– А чем вы сами объясняете подобную непримиримость?

– В Европе масса людей играет в футбольную лотерею. И имей место договорные матчи, это нарушило бы огромный бизнес. И не дай Бог там быть схваченным за руку! Футбол – это индустрия. И он полностью подчиняется законам бизнеса. Естественно, на очень высоком профессиональном уровне, а не на любительском.

– Мне показалось, что о любительском футболе мы не говорим вообще. Если, конечно, не подводить под эту категорию российский футбол.

– Беда нашего футбола в том, что он, по сути, изолирован. Пока я был во Франции, то постоянно смотрел по платному каналу матчи не только французских дивизионов, но и всех европейских стран, Африки и Латинской Америки. Почему французы стали прогрессировать? Потому что, имея информацию из Африки, они стали активно приглашать африканских игроков. А те могут двадцать таймов по полю пробегать! А у нас владикавказский «Спартак» едет в Германию, и тренер на полном серьезе говорит, что команда не успела посмотреть, как играет соперник. А ведь соперник – лучший клуб Германии! Зато я уверен, что «Дортмунд», прежде чем выйти на поле, изучил «Спартак» как свои пять пальцев. А мы говорим о профессионализме.

– А вы могли бы коротко сформулировать суть, которую вкладываете в это понятие по отношению к спортсмену?

– Во всем чувствовать меру. Знаете, я же дома много лет был как белая ворона – не пью и не курю. По нашим меркам – это больной или идиот. И мне было страшно тяжело, потому что у нас все вопросы, начиная от приглашения в команду, решались через стакан. И во Франции, когда попал на первое застолье – а там вино и пиво на столе после каждой игры, – с ужасом ждал, когда наливать начнут. А мне поставили два литра сока в графине и только плечами пожали: мол, нам без разницы, чем ты там чокаешься. И за все четыре года я ни разу не видел, чтобы кто-то напился до поросячьего визга. Вот и весь профессионализм: тебе дана голова, и ты должен ею думать. Не хочешь – думать будут другие. Но ты будешь за это платить.