Эдгар Гесс: «Переведу дух в Германии и вернусь»

«Спорт-Экспресс», 21.07.2006

Биография у Эдгара Яковлевича прямая – как давние прорывы по флангу. Как рывок и удар, которые помнят и четверть века спустя. Значит, было что-то в тех рывках и в тех ударах. Гесс променял германскую бюргерскую сытость на веселье тренерского ремесла. Он падает и встает, обещая не бросать дело на половине. После очередной отставки, из литовской «Ветры», то ли себя утешает, то ли журналиста: «Я вернусь…»

УРАНОВЫЕ РУДНИКИ

– Вы, человек могучего здоровья, в самом деле выросли неподалеку от урановых рудников?

– Рудники были прямо в поселке, шахта от нас километрах в трех. Но мы о какой-то опасности даже не думали, оказались там не по своей воле – и дедов, и отца сослали. Папа в 41-м только закончил немецкую десятилетку в Саратове, а как началась война, его забрали в трудармию. До 46-го был под Красноярском, оттуда увезли в Среднюю Азию.

– Один из ваших дедов, кажется, не с советской стороны в войне поучаствовал?

– Под Одессой были целые немецкие деревни, и, когда германские войска вошли, ему пришлось идти в вермахт. А потом дед Леопольд попал в плен к американцам. Те – народ страшно педантичный: как написано в приказе, так и действуют. Приказано бомбить окопы неподалеку от Фрайбурга – бомбят целый день, пусть там и пусто. А деда с другими солдатами на это время вывозили в небольшой городок неподалеку. Потом возвращались на позиции. Как-то на площади объявили: «Сдать оружие!» Что мой дед с удовольствием и сделал. 45 лет человеку, куда там воевать…

Настоящий же страх ему пришлось пережить потом, когда выяснилось, что американцы собираются его вернуть в Союз. Вот это была жуть. У Сталина существовал договор с союзными державами, чтобы бывших граждан СССР, служивших в вермахте, возвращали. Многие немцы из Союза перебирались в Канаду, в Америку – говорили, что документы пропали, а до войны они жили в Германии. Моего деда односельчанин сдал. В Союзе ждала казнь. Деда тоже приговорили, но потом заменили на 25 лет рудников. Все равно послали на смерть: там люди долго не протягивали. На рудниках дед до семидесяти дожил, работал плотником, но потом, уже в Узбекистане, рак легких – и все.

УГОВОРЫ ЛОБАНОВСКОГО

– Вам данные в анкетах о родственниках много неприятностей доставили?

– Да уж не сказал бы, что в Таджикистане мне очень легко жилось. Даже когда капитаном «Памира» стал. Например, накануне госэкзаменов пришла анонимка, что футболисты двух слов связать не могут, что диплом им выносят… Так на экзамен секретарь отдела пропаганды ЦК пришел. Слушал меня с профессорами вместе.

– Вас, двадцатилетнего капитана «Памира», между тем куда только не звали.

– Это точно, все звали – кроме кавказских команд. А предлагали, как и другим: машина, квартира…

– Некоторым «Волгу» к подъезду подгоняли. С багажником купюр. Вам тоже?

– Такого не было, да я особо на условия и не смотрел, – совсем пацан был, чуть за двадцать. Вот квартиру киевское «Динамо» предлагало в том месте, на которое я пальцем укажу. Но я-то думал не о квартире, а о том, что в составе команды Блохин, Веремеев, Мунтян, Коньков, Колотов… Страшно было. Хотя уговаривали меня талантливо. Особенно одну встречу запомнил. С директором ЗИЛа. Масштабы завода поразили, свой пост ГАИ на территории, «Чайку» за мной прислали. Кабинет интересный, в нем Лихачев когда-то сидел. Но и там я «да» не сказал, попросил время подумать.

– Валерий Лобановский как-то сказал: «Гесс – единственный, кого я ездил уговаривать лично».

– Лобановский спросил меня: «Чего ты хочешь? Что не устраивает?» Но я просто боялся попасть в команду великих. Поначалу Лобановского наслушавшись, думал: «Смогу!» А потом начинал мысленно примериваться… Это только разговоры, что молодым ничего не страшно. «Тормоза» все равно включаются. Зато сегодня я могу сказать любому молодому – приглашает тебя великая команда? Беги туда! Футболиста можно учить только до 24 лет, потом – все, ты уже сложился.

– На какую позицию вас Лобановский звал?

– В «Памире» я «под нападающими» играл, а в Киеве на этой позиции великий Веремеев был. И Буряк. Может, крайним?

ПОДСТРОЕННАЯ ВСТРЕЧА

– Но оказались вы в итоге в «Спартаке». Сергей Андреев рассказывал мне, что приглашение Бескова отличалось ото всех остальных. Он денег не обещал. Вам тоже?

– Константин Иванович на другие моменты упирал. «Хочешь настоящего футбола? Придешь в «Спартак», сделаю из тебя классного игрока». А ту встречу нам подстроили. Я должен был лететь в Венгрию со второй сборной, которую Сергей Коршунов тренировал. Приехал в Новогорск, переночевал, на следующий день выезжать, а меня ошарашивают: «Твой паспорт в Спорткомитете, езжай, забирай, в Венгрию завтра сам прилетишь».

Приезжаю в комитет – а меня уже Константин Иванович в кабинете дожидается. У нас и прежде разговор был, когда я за сборную первой лиги играл против «Спартака», а тут Бесков тему творчески развил.

– Прямо там сказали «да»?

– Прямо там. Съездил в Венгрию, вернулся домой и опять засомневался. И тут – звонок, Старостин: «Тебя когда ждать?» Вот тут уж я на попятную пойти не мог.

– Первый день в «Спартаке» помните?

– Ничего необычного не было: привезли в Тарасовку, определили в номер к Саше Мирзояну. Помню, всматривался в лица: Шавло, Гаврилов, Дасаев. И я среди них. Но особо не тушевался. В столовой, например. С тем же Шавло несколькими днями раньше за вторую сборную против «Пахтакора» играли. Он уговаривал: «Давай, приходи в «Спартак», не сомневайся!» В общем, в коллективе, где столько известных ребят, скоро возникло ощущение, будто со всеми в одном дворе вырос. В Тарасовке все было по-домашнему. В 9 утра приехал, в 9 вечера уехал.

– От теоретических занятий протяженностью часа два-три с ума не сходили?

– Мне казалось, что чем дольше слушаю, тем больше понимаю в футболе. Бывало, какой-то матч разбирали минут пятнадцать. Но чаще дело затягивалось часа на три. Один случай помню – Бесков был угнетен и обижен на весь мир: на «Спартак» пришло меньше 45 тысяч зрителей. «Плохо играете, – говорил. – Люди не ходят…» Обычно-то на нас в Лужники по 60-70 тысяч собиралось.

Вот на теории и старались в задний ряд сесть, чтобы на глаза Бескову не попадаться. А то столкнешься бывало взглядом: «Ах, ты еще и недоволен?!» Но я все равно Константина Ивановича с большой благодарностью вспоминаю. Бесков ушел в футболе на много лет вперед, и во время последнего чемпионата мира я думал: нынешняя сборная Аргентины – соединение Лобановского с Бесковым. Коллективный отбор, жесткая игра, атлетизм плюс техника, которую так обожал Константин Иванович.

– То есть не жалеете сейчас, что предпочли тогда, в 70-е, «Спартак» киевскому «Динамо»?

– С одной стороны, познакомился с такими людьми, как Старостин и Бесков, прикоснулся к великому клубу. Когда Константин Иванович брал игрока, на поле его он выпускал всегда. Вопрос был, закрепишься или нет. А я в первой же игре за «Спартак» забил. Мы тогда «Локомотив» обыграли – 8:1. Поначалу меня ставил в пару к Ярцеву в атаку, а потом переквалифицировал в крайнего хава.

С другой стороны, по своим игровым качествам я больше подходил киевскому «Динамо». Там играли в футбол атлетичный, скоростной – то, что мне нужно. И нагрузки я выдерживал легко.

– Кто все же был сильнее: «Спартак» или «Динамо»?

– Лобановский в 75-м году создал такую команду с таким коллективным отбором, что смотрел я на то «Динамо» и думал: как вообще можно против него играть? Кто устоит? Они всю Европу раздавили, не говоря про чемпионат СССР. Ощущение волшебства до сих пор помню.

– До Тарасовки доходили слухи, как мучает динамовцев бесконечными кроссами Лобановский?

– Да, мы слышали. И даже видели. Как-то в Сочи играем себе в «квадратики» – и тут приезжает автобус с киевлянами. Вышли и как понеслись круги наматывать! У Константина Иваныча минут на пять терпения хватило: «Все, поехали отсюда!» Был не сторонник беготни. Считал, что футболисту мяч нужен.

– С раздражением относился к киевским успехам?

– Было раздражение, было… Но по-особому он нас на Киев не настраивал. На эти матчи нас вообще настраивать не надо было.

РАДИОУПРАВЛЯЕМАЯ КОЛОТУХА

– Спартаковские болельщики про вас говорили: «особенный игрок». Чем Гесс был особенным?

– Мне казалось, в «Спартаке» все играют с самоотдачей. Но болельщики видят больше нас. Я, может, выделялся. Удар мой народу нравился. Даже сейчас люди подходят: «Ну, у тебя и «колотуха» была…» Мой удар Дасаев называл радиоуправляемым, мяч в последний момент мог и нырнуть, и вильнуть. Еще бежал здорово. По Союзу в тройку самых скоростных входил вместе с Блохиным и Федоровым из «Пахтакора». Правда, у Блохина дистанционная скорость повыше была. А с Володей Федоровым покойным я на равных был.

– Какой из своих голов считаете самым красивым?

– «Таврии». Черенков подал, а я с лета из-за штрафной пробил – прямо в «девять». Очень красиво получилось. А в игре с той же «Таврией» как-то курьез вышел. Перед пенальти сказал Черенкову: «Видишь уголочек? Сейчас паутинку сниму…» Но нога чуть «ушла», и вместо «паутинки» мяч на сороковой ряд улетел.

– До сих пор помнится ваше лицо после удаления в матче с голландской «Спартой». Кто-то сказал: «Лицо честного немца, сраженного несправедливостью».

– Еще какой несправедливостью – до сих пор закипаю! Вообще ничего там не было! У меня уже была желтая карточка – и вдруг меня судья выдергивает из кучи игроков и дает вторую. Якобы рука. Я и понять ничего не мог: «Мне? За что?!» Но мы тогда прошли голландцев в Кубке УЕФА. Это сегодня как событие преподносится – наша команда в четвертьфинале еврокубка, для моего же «Спартака» это обычным делом было.

А имей мы таких спарринг-партнеров, как сегодняшние клубы, забирались бы дальше. Да еще если бы выезжали в межсезонье в Турцию. «Спартак» же зимовал в Сокольниках, в манеже. Один раз поехали в Сочи на две недели, так Бесков нас через десять дней обратно привез. Проклиная все и всех: «Больше туда ни ногой, только грязь топтать». Больше из манежа не выезжали. Большой спартаковский турнир – вот и вся подготовка. А весной игры с «Реалом».

– В которых ноги ни мяч, ни траву не чувствовали?

– Конечно. После месяцев на синтетике – той еще, жесткой, первого поколения. Ахиллы, спина, связки только и «летели». Первый месяц весной у «Спартака» всегда тяжело шел, пока на землю не вставали. Конечно, манеж нам давал скоростное мышление. Спартаковские «кружева» – это оттуда. Но и мои проблемы с ахиллами, из-за которых досрочно закончил с футболом, тоже из-за манежа. Это ведь страшная мука. Словами не описать. Постоянная боль, уколы, надо рывок сделать – а у тебя мышца «стреляет». И больно, и место в составе боишься потерять.

«ШЕСТЕРКА» В ПРИДАЧУ К ЗОЛОТУ

– Как жили спартаковцы той поры? Что вы получили, кроме квартиры на Бабушкинской?

– Ну-у-у. Прежде чем ее получить, я месяцев пять в Тарасовке прожил. А машина «жигули», «шестерка», у меня появилась, только когда чемпионами СССР стали в 79-м. Но никто нам автомобили не дарил, позволили купить без очереди. На команду дали восемь «жигулей» и пять «волг». «Волги», кажется, Гаврилову достались, Дасаеву, Романцеву… Один только Константин Иванович уже тогда катался на зеленом «мерседесе».

– А как же знаменитая история с беспокоившейся о вашем будущем футболиста учительницей, которую вы пообещали когда-нибудь отвезти в школу на «Волге»?

– Так и отвез! Я слово держу. Только было это гораздо позднее – первую в жизни «Волгу» я получил в «Пахтакоре».

– Что еще получили за чемпионство в «Спартаке»?

– Небольшой музыкальный центр за 380 рублей. Советский. Нас тогда гражданская авиация курировала – она и подарила. Вообще же наши заработки зависели от премиальных. За международную встречу платили 250 рублей, за игру в чемпионате СССР – 64 рубля. Зарплата у меня была 250 рублей.

– Доллары в руках держали?

– За матч Кубка УЕФА, по-моему, 130 долларов давали. У меня деньги водились, грех жаловаться. На книжке к моменту отъезда было 100 тысяч рублей – по советским меркам, богатейший человек. Если футболист не пил, не курил, по ресторанам каждый день не сидел, мог скопить.

– Родись вы попозже, играй сейчас, были бы миллионером.

– Да мне великолепно жилось! Весь мир увидел в то время, когда люди выехать никуда не могли. С «Памиром» только в соцстранах побывал, а оказался в «Спартаке» – и вот она, Европа. Каждая поездка поражала воображение. Вову Сочнова взяли в «Спартак» из Орехова-Зуева, и тут же летим в Германию. Он остолбенел: «Елки-палки, надо же подготовить человека, сначала в Болгарию свозить…»

СПАРТАКОВСКИЙ ДЕД СТАРОСТИН

– Каким остался в вашей памяти Старостин?

– Николай Петрович – наш дедушка… Как-то в Италии, на базе в Коверчано, несколько часов нам Пушкина наизусть читал. Мы с открытыми ртами сидели, когда у него было настроение рассказывать о своем отце, егере, к которому царские особы приезжали, о том, как Ленина видел. Сегодня понимаю: это был один из величайших менеджеров нашего времени.

А здоровье какое! Помню, как-то мы тренируемся, а Дед – ему уже 82 было – по кругу бегает. И никто не поражался. Поразила меня другая история. Как-то в Германии нас пригласило угольное предприятие, через проектор графики показывают, круги какие-то, доли, проценты. Мы-то вполуха слушаем, а Старостин через переводчика говорит: «Подождите! У вас в каждом круге сто процентов?» – «Конечно». – «А почему два графика назад вышел сто один с копейками?» – «Ка-а-к? Не может быть!» Мы смеемся, думаем, Дед разыгрывает немца.

– Разыгрывал?

– Немец вернул график назад: «Этот?» «Этот». Начал считать на калькуляторе – в самом деле 101 процент! На немца смотреть было жалко, сник: «Вы уж извините…»

Еще в Старостине меня любовь к жизни поражала. К коллективу, команде. Все игроки – как собственные дети. Сердце, полное доброты, – я больше таких людей не встречал.

– Кассеты с записями ваших спартаковских игр сохранились?

– Год назад болельщики диск подарили. Плохо записано, но можно разглядеть, как мы играем с «Реалом». Больше ничего не осталось.

– А какие игры хотели бы посмотреть в первую очередь?

– Обе с «Реалом». В Тбилиси – 0:0, в Мадриде – 0:2 проиграли. Обязательно московский матч с «Кайзерслаутерном» посмотрел бы, мы действительно здорово играли. Такой подъем был, что – ух! Еще печальной памяти игру с «Харлемом».

– Это ведь вы один из голов в голландские ворота забили?

– Да, как сейчас помню: метров тридцать до ворот, я прямым бью – вратарь не успевает. Мяч ударяется в штангу, голкиперу в спину и отскакивает в ворота. 1:0 счет стал, а мы «Харлем» в итоге прошли.

А о жертвах мы ничего не знали. В раздевалке сидели и понятия не имели, что творится в нескольких метрах от нас. Когда ехали после игры в Тарасовку париться, навстречу автобусу «скорые» летели. Говорят, по «Голосу Америки» сообщили о трагедии тем же вечером, но только на следующий день Старостин выяснил – толпа, мол, по людям прошла.

МАСКА БЕСКОВА

– За пять спартаковских лет – самый памятный разговор с Бесковым?

– Бесков вообще мало с нами разговаривал. Главный тренер тогда миллион бытовых вопросов улаживал, по приемным сидел. Но в его кабинет любой мог зайти в любое время дня и ночи без всякого страха. Бесков был жестким только на людях, а один на один – добрее отца. Показная жесткость – маска. А так мы с Сережей Шавло часто заходили: «Вот здесь что-то не вяжется…» Садились и обсуждали. Бывало и переубеждали. Еще Бесков мог остановить тренировку в любой момент. Мне казалось, здорово получается, а он предлагает что-то в десять раз лучше. Словно озарение.

А как-то я обиделся на него. Играли с «Торпедо», счет 1:1, Бесков в перерыве заходит в раздевалку и ругается, ругается. Я голову поднял, мы столкнулись глазами – и этого было достаточно, чтобы он переключился на меня. «Такой-сякой, по воротам не бьешь!» – «Константин Иваныч, так я же забил!» А удар хороший получился, причем правой, «неродной». – «Что ты мне про правую говоришь? Ты левой должен забивать!» И горечь тогда была, и обида. А сейчас думаю: какой же я дурак был. С таким ударом то здесь пытался отдать, то там. Сам должен был бить! Почему мало бил?

– Говорят, у Бескова было особое отношение только к Дасаеву и Черенкову. Все прощал.

– Насчет Черенкова я бы такого не сказал. А к Ринату да, любовь была. Мне, например, запрещал бить Дасаеву вообще, даже из-за штрафной. Вот Леше Прудникову можно было без проблем – у того руки здоровее были.

– Каждый год Бесков кого-то из «Спартака» выгонял. Как это обставлялось?

– На общем собрании в конце сезона Бесков брал слово: «Если кто-то не хочет у нас играть или имеет приглашения – свободны!» Мог перед строем сказать: «Молодой человек, собирайте вещи, вы больше команде не нужны». Но основных игроков таким образом не провожал, только молодежь. По утрам давление проверялось, да и шептунов было достаточно, которые все Константину Ивановичу докладывали.

– Один тренер мне сказал: «Четыре стукача на команду много. Надо два».

– Возможно, так и есть. Но я как тренер вообще не сторонник таких вещей, стараюсь доверять людям. Была пара случаев, когда я чувствовал – от Бескова какой-то холод по отношению ко мне. Я не боялся разговора один на один, поднимался к нему: «Что случилось, Константин Иваныч?» Но не забывал: каждый мой шаг тут же будет известен на втором этаже. Мы даже знали, кто докладывал. Сегодня ты сходил в ресторан – назавтра Бесков знает, в какой и что заказывал. Его подозрительность можно понять, жизнь непростая. Сколько раз его снимали? Самая большая ошибка московского «Динамо» – сняли в 72-м Бескова за поражение в финале Кубка кубков от «Рейнджерс».

– Когда встретились с Бесковым в последний раз?

– Я участвовал в матче в честь его 85-летия, но поговорить не удалось – мне надо было улетать. Года три назад звонил ему из Германии, тепло пообщались. А когда узнал, что Бескова нет, не по себе стало, будто частица меня самого умерла. Подумал: как там Валерия Николаевна? У них такая любовь была… Ничего не поделаешь. Жизнь берет свое. Мы родились, чтобы стоять в очереди. Я всегда говорю в подобных случаях: значит, так Богу угодно…

– Вы, вижу, верующий человек.

– Очень верующий. Католик. Первый раз попал в храм, когда в Германию приехал. Первое, что сделал, – пошел туда.

– Почему вы все же ушли из бесковского «Спартака»?

– Больше не мог. Ахиллы болели. Вот и взмолился: «Константин Иваныч, я ухожу!» «Подумай, останься…» Но я подумал: опять сезон, опять боль, опять уколы, а уже молодежь подпирает. На мое место хороший мальчик претендовал, Женя Кузнецов.

– В «Пахтакоре» стало полегче?

– Во-первых, в Ташкенте не было никакой синтетики. Во-вторых, там работал «мой» тренер Иштван Секеч, прекрасно меня знавший. В-третьих, я Среднюю Азию всегда обожал, чувствовал себя там как дома. Даже жару легко переносил.

– Кто-то написал: «Гесс заканчивал карьеру бледно». Справедливо?

– Конечно, бледно. Что уж там… Тогда, после Рашидова, к «Пахтакору» в Узбекистане никакого внимания не было. Первая лига, ни прежних денег, ни игроков. Только мы с Лешей Петрушиным что могли делали. Хотя этот период жизни тоже мне много дал, да и ташкентские ребята до сих пор меня вспоминают.

С 270 ДОЛЛАРАМИ В КАРМАНЕ

– Уезжая в Германию, за копейки нажитое распродавали?

– Шел 89-й год. Квартиру я продать не мог, ее надо было государству сдавать. Вот машину продал. Уезжал с 270 долларами, больше взять не позволили. Сказали: «Все, можете ехать отсюда…» Я, к слову, документы на выезд подавал еще в 76-м году, но меня тут же вызвали к министру внутренних дел Таджикистана: «Забудьте, Эдгар. Вы нужны республике».

– Впоследствии с КГБ сталкивались?

– Сталкивался. Рассказывать не буду, но это одна из причин, почему я в 83-м ушел из «Спартака». Нервов много потрепали в тот год. При том, что я считался «благонадежным».

– Проводы помните?

– А не было проводов. Съездил к папе с мамой, попрощался, и все. Особой тяжести не испытывал, поскольку через год они должны были приехать ко мне.

– Ждал вас кто-то в Германии?

– Родственники. Но ехал все равно на пустое место – никакой родственник тебе дом не купит. Только сам. Я через это должен был пройти волей Бога. Язык я знал хорошо: мы дома на немецком разговаривали.

– Самый тяжелый день в Германии?

– Когда приехали в лагерь. Комната на тридцать человек, тридцать квадратных метров, нары в два ряда. И подумал я: «Елки-палки, куда приехал?» Потом отбросил эти мысли – все, надо работать. Надо жить.

– Много вещей было с собой?

– Нет, зачем? Кто много с собой привозил, тому потом приходилось выбрасывать.

– Когда для немцев вы стали немцем?

– Я для них никогда не стану немцем. Но чем мне эта нация нравится – если ты что-то умеешь, они тебя уважают. Меня уважают. В какой-то момент было трудно: меня никто не знает, я никого не знаю. Надо было сделать какой-то шаг, хотелось быть полезным, жить нормально. В городе, где я поселился, была команда шестого дивизиона – пошел туда. Сказал: «Посмотрите меня, хочу играть». Про «Спартак», про сборные СССР, про свое прошлое не говорил ничего, они в Германии, может, только про Дасаева да Блохина что-то слышали. Но мне, в деле посмотрев, денежки какие-то дали, с работой помогли: играй, трудись… Пошло дело, футболист футболисту всегда поможет. Когда устраивался работать на автопогрузчик, мой шеф вспомнил и игру «Спартака» с «Кайзерслаутерном», и меня лично. Он в Москве тогда был с делегацией, попал на матч.

– Невио Скала в одном интервью сказал про собственные реликвии: «В шкафу висит игровая майка «Милана» и свадебный костюм».

– У меня ничего не осталось. Где костюм свадебный, понятия не имею, а майки в «Спартаке» у нас отбирали. И мою с восьмым номером забрали, когда уходил. Бутсы сами себе покупали. Были у меня одни счастливые, латал их собственными руками, подшивал, пока совсем не развалились. Вот медали где-то в кейсе лежат.

СНЫ ПО-НЕМЕЦКИ

– В Россию после отъезда когда впервые наведались?

– Лет пятнадцать здесь не был, и не слишком-то тянуло. Не должно тянуть, когда понимаешь: друзья тебя забыли, а близкие рядом. Когда же вернулся, поразился – не представлял, что Москва может настолько измениться.

– Хоть с кем-то в России поддерживали дружбу, живя в Германии?

– С Володей Тростенюком, бывшим вратарем «Памира». Он сейчас живет под Краснодаром. С Сашей Мирзояном общались. Но в наш городок под Штутгартом из бывших футболистов за эти годы никто не добирался. Мои немецкие соседи, наверное, даже не знают, что я поехал в Россию. Люди там живут сами по себе, никто никого не обсуждает. Считаешь нужным – езжай.

– Не жалеете теперь, что рухнула такая плавная жизнь?

– Надоела эта плавность, захотелось нового. Не был бы уверен в себе, не поехал бы. Я знаю, что могу и хочу. Наверное, то, что сюда поехал, – от советского воспитания. В Германии проблем не было ни с деньгами, ни с чем-то еще. Но мне не хотелось спокойно идти навстречу пенсии.

– Зато про германскую тренерскую лицензию вы сказали: «Поздно ее получать…»

– Сначала не было времени ее получать, а потом понял: в бундеслиге мне работать никто не даст. Я дважды делал свою нищую команду шестого дивизиона чемпионом, а тренер из соседней деревни, который со своей богатой командой вылетал, получил приглашение на два дивизиона выше. Я не получал ничего. У них свой круг, для которого я, может, и не «русский», но чужой.

– Ваша библиотека – книги на русском?

– Нет, только на немецком. За годы, проведенные в Германии, и думать стал на немецком – даже не заметил, в какой момент. И сны на немецком. Но за три года, что здесь болтаюсь, снова стал думать на русском. Мне нравится в России, нравится общаться – я чувствую себя моложе. Будто вернулся на годы назад. Так что я обязательно вернусь и буду работать здесь. Но сейчас уезжаю в Германию. Переведу дух и непременно вернусь.