Вечный странник

«Спорт-Экспресс», 11.1995

Сегодня он ведет такой же подвижный образ жизни, как и 18 лет назад, когда болельщики в последний раз видели игру своего кумира. С той лишь существенной разницей, что тогда его подвижность ограничивалась замкнутым пространством прямоугольника футбольного поля, а теперь распространена, без преувеличения, на весь мир. По этой уважительной причине наша встреча с Геннадием Еврюжихиным – в прошлом знаменитым нападающим московского «Динамо» и сборной СССР, а восемнадцать последних лет – дипкурьером – переносилась несколько раз. «Должен вот-вот прилететь», – обнадеживали меня по телефону с вечера. «Только что срочно улетел в командировку», – гасили надежду на следующее утро. И все же долготерпение всегда вознаграждается.

– Геннадий Егорович, когда вы бываете на стадионе, вас болельщики по-прежнему узнают?

– Узнают, не забыли. Даже иногда кричат: «Гена, вышел бы ты на поле, как раньше». Сейчас ведь кто в основном на футбол ходит? Только самые беззаветные, с многолетним стажем. Сам я, честно сказать, редко бываю на играх чемпионата страны. Скучно.

– Вы случайно не из тех, кто убежден, что «в наше время» и сахар был слаще, и соль солонее?

– Да нет, не брюзга я. А свой взгляд на футбол считаю в меру объективным хотя бы уже потому, что давно смотрю на все со стороны и смысла жизни из игры никогда не делал.

– Любопытное признание для человека, раз триста, наверное, не меньше, выходившего в официальных матчах за клуб и проведшего десятки игр за сборную страны.

– В моем критическом восприятии нашего сегодняшнего клубного футбола эти обстоятельства ничего не меняют. Исключение – московский «Спартак» в Лиге чемпионов да сборная России: попав в Англию, она вселила надежду в болельщиков.

– Сами вы какие надежды питали, когда приходили в футбол?

– В моей жизни – так уж сложилось – не было ни спортшколы, ни даже секции с профессиональным детским тренером. Зато жил в нашем казанском дворе дружок – Коля Осянин. Да-да, тот самый, впоследствии спартаковский кумир. Разыгрывали мы с пацанами свои дворовые чемпионаты. Потом Коля – он постарше меня на три года – подался в футбольные профессионалы: в Куйбышев уехал играть за «Крылья Советов». Ну, а я – в Ленинград.

– В «Зенит»?

– Какой там «Зенит»! Учиться поехал. Поступил в Ленинградский институт точной механики и оптики. Жил в общежитии. В футбол, как и все студенты, поигрывал. Даже в ленинградский «Локомотив» попал, потом в сборную молодежную области. Играли мы на Кубок надежды – помните, был такой? Оказались в одной подгруппе с Украиной, а у них – Мунтян, Бышовец… Как-то незаметно для себя втянулся в футбол. Подумал: почему бы не совмещать с учебой, коль получается? Тут как раз приглашение от Аркадия Ивановича Алова в ленинградское «Динамо» подоспело. Это уже серьезно – первая лига. Полтора сезона отыграл в охотку, ради собственного удовольствия, и вдруг моей скромной персоной начали интересоваться именитые клубы. По инициативе Коли Осянина, который уже в Москву перебрался, приезжали гонцы из «Спартака». Потом из ЦСКА. Председатель КГБ Семичастный, который в ту пору был шефом московского «Динамо», в армию хотел меня призвать, да не тут-то было: институтская военная кафедра от подобных происков меня надежно защищала. Ну и, само собой, «Зенит» в стороне не остался. Откровенно говоря, последний вариант меня больше всего бы устроил – не хотел никуда уезжать из Ленинграда, душой к нему прикипел.

– Что же помешало этому варианту состояться?

– Там такой ленинградский междусобойчик получился: динамовцы хотели, чтобы я доиграл сезон за них, а «Зенит» тянул одеяло на себя. Я с зенитовскими футболистами, среди которых тогда были Бурчалкин, Садырин, даже с месяц уже тренировался, на календарные матчи выезжал. Но разрешения на переход не было. Этот конфликт двух питерских клубов дошел до товарища Толстикова, первого секретаря обкома партии. Вызвал он меня на беседу в Смольный…

– Партийный вождь, наверное, хотел вас видеть в «Зените»?

– Вот этого я как раз до конца и не понял. Потому что не выдержал, вспылил на приеме у первого: дескать, оставьте вы все меня в покое, я приехал в ваш город учиться и готов хоть сегодня вообще завязать с футболом.

– Подействовало?

– По крайней мере, разрешили спокойно, без нервотрепки, доиграть сезон за «Динамо».

– Как вы оказались в следующем сезоне в другом «Динамо» – московском?

– Если угодно, меня купили.

– Шутить изволите? Тогда все еще были «любителями» и не продавались.

– Московские динамовцы «купили» меня не совсем обычно: они сделали так, чтоб моим родителям, жившим в сыром подвале, дали, наконец, в Казани квартиру. Тут уж я устоять не смог.

– А как же учеба?

– Перевелся в московский вуз, где был оптико-механический факультет. Учеба по-прежнему оставалась делом святым, занимался, как и в Питере, на дневном отделении. Потому что, повторяю, на футбол смотрел как на хобби и делать серьезную карьеру в нем не собирался.

– И, тем не менее, сделали.

– Так получилось. Вячеслав Дмитриевич Соловьев готов был с первого дня поставить меня в состав. Не удалось. Заявляли меня в Федерации футбола недели три: теперь уже козни строил не только «Спартак», но и едва не ставший родным «Зенит». Хотя никаких формальных претензий ко мне быть не могло: правила перехода нарушены не были. Впрочем, что я засиделся на старте – даже к лучшему вышло.

– Это в каком смысле?

– Московское «Динамо» крайне неудачно – с двух тяжелых поражений – начало чемпионат страны 1966 года. Играй я, новичок, в этих матчах, неизвестно, как дальше бы все сложилось, отправили бы, чего доброго, в дубль. А так – вышел, когда разрешение подоспело, «незапятнанный». Один раз удачно сыграл, второй. В третьем матче с моим участием мы «Спартак» в пух и прах разнесли – 4:0. Я три мяча забил. И тут же получил приглашение в сборную Союза.

– Прямо-таки сказочное начало для человека, рассматривавшего футбол как хобби, особенно если вспомнить, какие зубры выступали тогда в составе бело-голубых.

– Да, состав был дай Боже: Численко, Гусаров, Короленков, Вшивцев, Мудрик. Ну и Яшин, конечно.

– На чье же место вы пришли, кого «вытолкали»?

– Да сам он себя и вытолкал – это Валера Фадеев был. Они тогда с Глотовым на пару нарушили спортивный режим, и оба оказались в глухом запасе.

– С кем из партнеров вам легче и приятнее всего было взаимодействовать на поле?

– Если говорить о «Динамо», не трогая сборную, то самым удобным для меня партнером был, безусловно, Юра Вшивцев. Мы понимали друг друга на поле с полувзгляда. В первом круге чемпионата страны 1967 года, когда Соловьева на тренерском мостике сменил Бесков, Вшивцев забил 12 мячей, а я – 10. Скорость была нашим общим с Юрой козырем, он всегда успевал за моими фланговыми перемещениями и прострелами. Но Бесков почему-то решил, что надо резко обновлять состав – и под сокращение попали Гусаров, Короленков, Вшивцев. На место последнего пришел Козлов, а это было совсем не то. Я уже успевал протащить мяч до углового флажка, а подать некому: Козлов заметно уступал Вшивцеву в скорости.

– Неужели такой знаменитый тренер, как Бесков, разбирался в футболе хуже, чем начинающий форвард Еврюжихин? Трудно подобное даже предположить.

– Константин Иванович – тренер великий, это бесспорно. И, тем не менее, некоторые его шаги логике не подчинялись, были чем-то вроде каприза гения. И уж во всяком случае, он явно не относился к той категории людей, которые предпочитают жить по принципу: от добра добра не ищут. Все время что-то искал, состав тасовал, как карточную колоду. В итоге нередко рубил сук, на котором сидел. Точнее, команда, мы все сидели. Особенно наглядно, по-моему, это проявилось в одном из самых драматичных в истории московского «Динамо» матчей – с «Рейнджерс» из Глазго в финале Кубка кубков 1972 года, куда мы пробились первыми из советских клубов, раньше на три года, чем киевляне.

– Но киевляне вернулись из Базеля в 75-м со щитом, а вы в 72-м из Барселоны – увы, на щите. К тому же это был едва ли не самый скандальный финал во всей сорокалетней истории еврокубковых турниров. Расскажите об этой игре и о том, что ей сопутствовало, поподробнее.

– Фаворитами в Барселону, конечно же, приехали шотландцы. Однако исхода матча это само по себе никак не предопределило. У нас была реальная возможность побороться с ними на равных и даже взять верх. Но, увы… Серьезные просчеты при определении состава на игру допустил, на мой взгляд, Бесков. Со свойственной ему непредсказуемостью Константин Иванович перераспределил обязанности между игроками обороны так, как никто не ожидал.

– Например?

– Сабо, например, со своего привычного места свободного защитника был переведен в середину поля. А на его позиции вдруг оказался Долбоносов, который до этого долго вообще не выступал из-за травмы и был далек от своих лучших кондиций. А впереди, по непонятным для нас соображениям тренера, не нашлось места в стартовом составе ни Гершковичу, ни Эштрекову, от которых в решающей степени зависела атакующая мощь «Динамо».

– Подсказать главному тренеру на его возможные промахи еще до игры никто не мог?

– Теоретически возразить мог бы, скажем, Лев Иванович Яшин, бывший в ту пору уже начальником команды, или Дерюгин, председатель горсовета «Динамо», ездивший с нами в Барселону. Но практически это ничего бы не изменило. Константин Иванович мог выслушать чужое суждение, но поступал всегда по-своему.

– Как развивались события на поле?

– Для нас – хуже некуда. Воспользовавшись неразберихой в защитных порядках «Динамо» шотландцы после первого тайма вели – 2:0. Начинается вторая половина, неудачно сталкиваются у своих ворот Долбоносов с Долматовым, и «Рейнджерс» наказывает нас в третий раз. Только при счете 0:3 на поле наконец-то появляются Гершкович с Эштрековым. Шотландцы решили, очевидно, что дело сделано, слегка расслабились, за что дважды – Эштрековым и Маховиковым – были наказаны – 2:3. У меня тоже возник хороший момент, но вратарь удачно сыграл, проявив недюжинную реакцию. А потом произошло то, что и сделало матч одним из самых скандальных в истории европейских клуубных турниров. Минуты за две-три до конца, когда игровой перевес «Динамо» стал подавляющим и соперники помышляли только о тем, как бы отбиться, судья дал свисток, назначая свободный удар в сторону «Рейнджерс». Честно говоря, сколько продолжалась эта игра, никто точно не знает. Шотландские болельщики после каждого забитого гола в наши ворота выбегали на поле, откуда их выдворяла испанская полиция. А когда буйные, изрядно накачанные спиртным британцы ошибочно приняли обычный свисток арбитра за финальный – что тут началось, я не могу передать словами. Никакая полиция не могла удержать беснующуюся толпу, которая оккупировала поле окончательно и бесповоротно. Решив, что доиграть матч в такой ситуации невозможно, судьи ушли в раздевалку – подальше от греха. Туда же быстренько побежали и футболисты «Рейнджерс». Матч так и остался недоигранным даже по официальному хронометражу, который вели арбитры.

– «Динамо» не опротестовало игру?

– Как же, протест был написан. Когда вся эта каша заварилась, инспектор матча (помнится, он был из Венгрии) как будто бы принял нашу сторону, возмущался по поводу случившегося. Но потом, при разборе протеста, от своих слов отказался, получив, как я подозреваю, «компенсацию» от шотландцев. Мало кто, наверное, знает, что беспорядки, устроенные на радостях болельщиками «Рейнджерс», привели после игры к трагическому финалу: 17 человек погибли в пьяных драках, десятки были ранены. Барселонцы боялись в тот вечер выходить на улицу: обезумевшая толпа крушила магазинные витрины, припаркованные в районе стадиона автомобили. В конце концов, УЕФА наказал за все это клуб «Рейнджерс», отлучив его от участия в европейских турнирах на два следующих сезона. Только нам-то от этих санкций против соперников легче не стало.

– На вашей памяти должен быть еще один драматический матч, в котором «Динамо» тоже оказалось потерпевшей стороной. Я имею в виду, конечно, ташкентскую битву за золотые медали чемпионов страны в 1970 году с ЦСКА.

– Там случилась не драма, берите выше – трагедия. В первой игре обе команды очень уж осторожничали, в итоге – 0:0. В переигровке мы вели к перерыву – 3:1. Наверное, в 99 случаях из 100 такие матчи спасти невозможно. И мы, видимо, слишком в это уверовали. Только армейцы думали иначе, они пошли ва-банк: заменили защитника на четвертого нападающего. Наши тренеры этому как-то значения не придали, ответного хода не последовало. Да и Физически соперники оказались покрепче. Вырвал ЦСКА победу – 4:3, во что ни армейцы, ни мы долго не могли поверить: так один тайм все перевернул, поставил с ног на голову.

– А какой матч в вашей игровой биографии оставил, наоборот, самые приятные воспоминания, которые до сих пор волнуют кровь?

– Пожалуй, это повторная четвертьфинальная игра чемпионата Европы сборной СССР против Венгрии в 1968 году. В Будапеште, куда меня не взяли, наши уступили – 0:2, и мало кто верил, что в Москве возможно отыграть такую фору у команды, которую вел за собой Флориан Альберт, признанный недавно лучшим футболистом Европы. Под стать лидеру была и вся сборная Венгрии. У нее, казалось, не было слабых мест. И, тем не менее, мы решили сверхзадачу. Якушин доверил мне место в составе с первых минут, и я летал по флангу словно на крыльях. Уже где-то в начале игры подаю угловой – и венгерский защитник Шоймоши срезает мяч в собственные ворота. Потом Хурцилава, подключившись к атаке, бьет из-за пределов штрафной – 2:0. А решающий гол с моей подачи во втором тайме провел Бышовец – 3:0! А как за нас болели 103 тысячи зрителей на лужниковском стадионе! Никогда больше я не ощущал прямо-таки кожей такого единения с болельщиками, которые после матча зажгли на трибунах факелы из газет – это было потрясающее, невиданное для наших стадионов зрелище.

– Жаль, что победного продолжения в решающих играх европейского первенства не последовало.

– Это дико, конечно, когда судьбу нашего полуфинального матча с итальянцами в Неаполе после 120 минут изматывающей игры решала подброшенная арбитром монетка. Мы в это время уже мылись в душе, когда услышали сквозь шум воды восторженный вопль стадиона и поняли, что капитан итальянцев Факкетти оказался счастливее нашего Алика Шестернева. Упади та злополучная монета другой стороной и в решающем матче с югославами, которые довольно неожиданно в другом полуфинале переиграли англичан, мы уж как-нибудь разобрались. Я в этом уверен, потому что и в 1956-м на Олимпиаде в Мельбурне, и в 1960-м в финале Кубка Европы в Париже югославы не могли устоять против нашей сборной, у них, по-моему, комплекс на этой почве возник.

– Следует признать, что в сборной, за которую вы сыграли, если верить справочникам, 39 официальных матчей, вам не особенно везло.

– Это еще мягко сказано. Я считаю, что просто фатально не везло! Один чемпионат мира 1970 года в Мексике чего стоит… Вспоминая о нем, у нас все проклинают арбитра, который на последних минутах добавочного времени четвертьфинального матча с уругвайцами не заметил, что мяч уже побывал за пределами поля за мгновение до того, как последовал роковой прострел вдоль ворот Кавазашвили, и – гол. Но никто почему-то не говорит о том, что предшествовало этому в течение почти 120 игровых минут.

– Не очень понимаю, к чему вы клоните?

– К тому, что не надо было нам доводить дело до жребия. Я хорошо помню тот матч и уверяю, что уругвайцы серьезно нас боялись. Недаром же они насытили свою оборону таким количеством игроков, что нам с Хмельницким и Бышовцем втроем никак было с ними не сладить. А поддержки из глубины по большому счету не получалось, потому что наша сборная тоже играла от обороны – и в этом заключалась главная ошибка. Игры как таковой не было – все толклись в середине поля. Я знаю, что Гавриила Дмитриевича Качалина тогда уговорили опытные игроки команды действовать от обороны – и он пошел у них на поводу. Хотя по реальному раскладу сил мы могли и должны были обыгрывать уругвайцев, в этом я убежден.

– С кем из партнеров по сборной Союза вы чувствовали себя на поле наиболее комфортно?

– Вообще-то крайний нападающий как подносчик снарядов, которому положено больше думать не о собственном комфорте, а об удобствах для других, штатных бомбардиров. Клянусь вам, я получал большее удовольствие, когда забивали с моих подач, нежели когда мой собственный удар становился решающим. Что касается взаимодействия с партнерами по сборной, то мне очень нравился язык паса, которым владел Кахи Асатиани. У него были выдающиеся диспетчерские качества. Как, впрочем, и у Володи Мунтяна, с которым у нас получалась неплохая связка в отборочных играх к чемпионату Европы-72.

– А в финальной стадии этого турнира уже нет?

– Там тренеры сборной Зонин и Пономарев предпочли другую связку – Онищенко и Байдачного, а нас с Мунтяном посадили на лавку.

– Однако в том же 72-м году вы могли стать олимпийским чемпионом и рассчитаться с судьбой сразу же за все подножки, которые она вам ставила в сборной страны. Но в Мюнхене наша команда снова споткнулась – в полуфинале о сборную Польши.

– Да, это тоже был по-своему памятный матч. Пришелся он на самый черный день Олимпиады, когда арабские боевики совершили террористический акт против делегации Израиля, в результате чего погибли люди. Мы узнали об этом, когда вышли на предматчевую разминку. Сразу пошел слух, будто игра вообще не состоится, да и вся Олимпиада может прекратиться досрочно. Вернулись в раздевалку, сняли бутсы. Но через полчаса ожидания объявили, что матч все-таки будет сыгран.

– Все эти перипетии как-то повлияли на состояние футболистов?

– Во всяком случае, искать в этом оправдание нашей неудачи я бы не стал. Поляки в данной ситуации перенервничали не меньше. Да и начали игру мы хорошо, повели в счете: мне удался прострел со штрафного, который замкнул Блохин. Но потом стало выясняться, что физически соперники подготовлены лучше. Плюс к этому индивидуально сильных игроков, способных в одиночку решить многое, у них все-таки побольше – Любаньский, Дейна, Гадоха. Добил нас во втором тайме, уже при счете 1:1, выход на поле Шолтысека. Он был просто в ударе и накручивал оборону нашей команды как хотел. Особенно доставалось Дзодзуашвили, который еле держался на ногах. Помню, Сабо кричал тренерам: «Замените его!» Но те почему-то не решились это сделать. В конце концов, именно Дзодзуашвили допустил роковую ошибку в штрафной площади, и поляки с пенальти вырвали победу.

– Но хотя бы олимпийскую бронзу вы все-таки получили?

– В матче за третье место сыграли 2:2 со сборной ГДР, и организаторы Олимпиады приняли соломоново решение: вручили обеим командам по комплекту бронзовых медалей. Откровенно говоря, это было слабым утешением.

– Со сборной страны, в общем, вам не слишком фартило. А с клубами?

– Если вы о регалиях, то давайте считать: два кубка Советского Союза, золотая медаль весеннего чемпионата страны 1976 года, два серебра и две бронзы. Да, еще серебряная медаль за финал Кубка кубков. Все, пожалуй.

– Правду говорят, будто в ваше время победа «Динамо» над «Спартаком» в чемпионате ценилась подчас дороже, чем завоеванные медали?

– Если и есть тут преувеличение, то совсем небольшое. Приведу пример, который это подтверждает. В 1968 году мы из рук вон плохо провели первый круг чемпионата страны, плелись где-то в хвосте таблицы. Но потом игра «Динамо» стабилизировалась, мы стали подниматься все выше и выше, однако до бронзы – своего же «соцобязательства», принятого перед началом сезона, уже не дотягивались. Слава Богу, предстоял еще матч со «Спартаком», победа над которым всегда была как индульгенция, отпускавшая любые грехи сезона. Динамовское начальство нам говорило: «Побьете спартачей – все простим». Так оно и случилось: выиграли мы – 3:2 и ходили героями.

– Вы объявились в большом футболе как-то внезапно и не менее внезапно – по крайней мере так казалось со стороны – из футбола исчезли. Было это в 1976 году, сразу после того, как московское «Динамо' выиграло весенний чемпионат страны. Решили уйти красиво – непобежденным?

– Если бы так. Это Сан Саныч Севидов отшил меня от футбола. Он еще покруче Бескова с составом чудил. Павленко лучшим бомбардиром весеннего чемпионата в 76-м стал, но чем-то Севидову не понравился. Зато понабрал Сан Саныч людей, которые нам, с моей точки зрения, совсем были не нужны: Минаева, Максименкова, Шепеля…

– С вами-то почему Севидов решил расстаться?

– Официальный аргумент был один – возраст. Хотя в 32 года – и это при желании легко проверялось – все мое оставалось еще при мне: и стартовая скорость, и выносливость. Об опыте, накопленном за десять лет, просто не говорю. И если Севидова смущал мой возраст, то с других, полагаю, позиций: как «старик», я не был таким же податливым для тренера, как молодые игроки. Севидов скорее всего страховал себя от возможных недоразумений между нами, когда объявил на собрании команды, что расстается со мной.

– Команда как на это отреагировала?

– Молча. И это меня поразило больше всего. Гершкович, Пильгуй, Долматов, Маховиков, Якубик – все словно в рот воды набрали. После собрания, правда, подходили, сочувствие выражали: мол, как же так, почему так рано? На что я им отвечал: чего же на собрании вы в молчанку играли, теперь-то уж что говорить – поздно.

– В каком-то другом клубе продолжить игровую карьеру нельзя было?

– Теоретически – вполне. Тот же Бесков звал вызволять из беды «Спартак», оказавшийся в первой лиге.

– Не пошли по принципиальным соображениям – потому что это «Спартак»?

– Ничего подобного. Просто начать все с нуля я бы не смог нигде.

– Остаться в футболе в каком-то ином качестве тоже не захотели?

– Помимо своего «серьезного» вуза я инфизкульт, пока играл, тоже закончил – на всякий случай. Но в футболе такой случай не представился. Серьезной работы никто не предложил, а самому навязываться – не в моих правилах.

– Судя по вашей постфутбольной жизни, диплом технического вуза тоже остался невостребованным?

– Выходит, что так. Сразу после футбола мне предложили пойти начальником физподготовки в девятое управление КГБ, которое отвечало за безопасность наших вождей. Я ведь был динамовец, имел уже 11 лет военной выслуги, звание капитана. Но представил, что еще как минимум десять лет придется эту лямку тянуть, ходить перед начальством навытяжку – нет, думаю, не по мне это.

– Дипломатический курьер – это что, динамовская традиция, начатая Савдуниным, знаменитым форвардом бело-голубых первых послевоенных лет?

– Я Владимира Григорьевича в МИДе еще застал, теперь-то он уже на пенсии. Рядом со мной сейчас работают Жора Рябов, Юра Вшивцев. Только я бы не сказал, будто эта профессия чисто «динамовская». Начальник нашего управления, например, – Володя Бреднев, он торпедовец по происхождению. Как и еще один наш товарищ-дипкурьер – Виктор Круглов.

– Объясните тогда, почему бывших футболистов так охотно берут на эту службу?

– Дипкурьерство с его постоянными перелетами требует отменного здоровья, которое у нас, видимо, покрепче, чем у многих других. А самое главное, как мне кажется, заключается в том, что мы легче других адаптируемся к кочевой жизни: сегодня – здесь, завтра – на другом конце Земли. Мы ведь и в футболе были такие – вечные странники.