Елисеевские поля

«Футбол», 01.1999

За окнами квартиры на Петроградской стороне стоит мороз, и это непроизвольно настраивает на размеренную, достаточно тягучую беседу, тем более что моему собеседнику на днях исполняется… девяносто лет. Но уже через несколько минут наш разговор теряет всякую академичность и набирает такой темп, что мне, ровно в два раза моложе Евгения Ивановича Елисеева, становится все труднее и труднее успевать за ходом его повествования. А уж чего-чего, а дара рассказчика ему не занимать, да и поведать есть о чем, ведь он не только видел своими глазами футбол дореволюционной поры, но и сам внес огромный вклад в развитие отечественного футбола, являясь ведущим игроком сборных Москвы, Ленинграда, СССР.

Евгений Иванович родился в обычной для дореволюционного времени московской семье: отец Иван Ефимович имел небольшую парикмахерскую, а мать Анастасия Евгеньевна едва успевала заниматься домашним хозяйством. Всего в семье было восемь детей, и все мальчишки… Женя родился четвертым по счету. Уже в семь лет он хорошо владел коньками и лыжами, но больше всего душа лежала к футболу. Увлечения мальчика не ограничивались только спортом. Не меньшее внимание уделялось и занятию музыкой и живописью, и свою детскую любовь к искусству ему удалось пронести через всю жизнь. Вот и сегодня я застал его в рабочем халате за работой над очередной картиной. При этом он постоянно сокрушался, что из-за глаукомы один глаз почти ничего не видит, а ведь это так мешает в работе.

О грозном революционном 1917 годе воспоминания остались отрывочные, но один из эпизодов того времени врезался в память довольно отчетливо. В один из дней он стоит на улице и вдруг слышит над головой странный незнакомый свист. Сосед по дому, бывший фронтовик, из-за непонятливости пацана со злостью в голосе кричит: «Ложись!» Но Женя в полной растерянности продолжает стоять, и только потом ему объяснили, что странный свист над головой вызывали летящие пули. Вот таким самым нелепым образом отечественный футбол мог лишиться одного из своих ведущих игроков.

Тяготы, обрушившиеся на страну, не могли миновать и семью Елисеевых. Но даже полуголодная жизнь и большое количество времени, уходившее на оказание помощи отцу в парикмахерской (там он «дебютировал» в роли подсобного мальчика, или, как тогда говорили, полового), не могли стать препятствием перед увлечением спортом. Уже в четырнадцать лет он из «дикого» попадает в организованный футбол – в команду «Спортивный Клуб Замоскворечья». И разве мог мечтать тогда юноша, с громадным трудом попавший в 1924 году на матч сборной Турции в Москве, что через несколько лет уже не он будет восхищаться игрой турецких футболистов, а они сами будут называть его в числе наиболее опасных игроков в сборной СССР.

Пригодилось ему и умение играть на музыкальных инструментах – по выходным дням стал подрабатывать тапером в кинотеатрах, что приносило семье хотя и скудный, но все же заработок. А вот с мечтой о серьезном занятии живописью пришлось расстаться, так как, несмотря на рекомендательные письма из различных художественных кружков и признание картин талантливыми, в училище не приняли по социальному происхождению. Вот если бы был сыном рабочего, а не парикмахера, то тогда совсем другое дело…

Так и приходилось юному москвичу, случайными заработками добывать себе средства к существованию, пока в 1926 году он не получил с биржи труда направления на работу электромонтером на знаменитую фабрику «Трехгорная мануфактура». В те годы выпускники средней школы, помимо среднего образования, получали одну из профессий. Так он и познакомился с азами своей будущей специальности. Можно считать, повезло дважды: появилась постоянная работа, и к тому же на фабрике существовал один из сильнейших футбольных клубов Москвы. Уже через два года он попадает в первую команду «Трехгорки», и его примечают руководители сборной Москвы.

Приходилось очень тяжело – футбол поглощал уйму времени и сил, а на работе никаких поблажек не делали. Наступила взрослая самостоятельная жизнь, о которой Евгений Иванович сам и расскажет.

– Как получилось так, что вы, игрок сборной Москвы, и вдруг оказываетесь в Ленинграде, да еще в довольно слабой команде?

– В Москве у меня были довольно большие проблемы с жильем, а в 1931 году представители Балтийского завода предложили мне не только работу на своем заводе, но и комнату…

– Ваши первые впечатления от уровня футбола в Ленинграде – уступал ли тогда он московскому?

– Не думаю. Пожалуй, средний уровень участников чемпионата Ленинграда был даже повыше московского.

– В сборной СССР тридцатых годов вы себя больше ощущали москвичом или ленинградцем? Чей стиль игры был больше по душе?

– В сборной я был представителем Балтийского завода. Это и есть ответ на данный вопрос. В принципе в сборной СССР у меня практически со всеми были приятельские отношения. Во всяком случае, москвичи не считали меня «перебежчиком», и я не был для них чужаком. Комбинационный стиль ленинградцев больше подходил под мою манеру игры, и я без особого труда нашел взаимопонимание со своими новыми партнерами по сборной Ленинграда, тем более что каждый из них являлся прекрасным мастером.

– Михаил Якушин в своей книге «Вечная тайна футбола» следующим образом описывает микроклимат, царивший в сборной страны в те годы: «На игроков из других городов ленинградцы еще долгое время посматривали чуть свысока, глубоко убежденные в том, что только в городе, где футбол зародился, и могут по-настоящему в него играть. Со временем, однако, пальма первенства на всесоюзной арене перешла к москвичам. Ленинградцы никак не хотели мириться со своим отставанием, объясняя поражения, которые они терпели от нас, превратностями судьбы и несчастливым стечением обстоятельств. Дело было, конечно, в другом: в Москве тогда стало уже значительно больше классных футболистов, чем в Ленинграде…» Вы согласны с такой точкой зрения?

– Якушин, пожалуй, прав только в том, что ленинградцы в самом деле смотрели на москвичей слегка свысока. А вот согласиться с тем, что в Москве было значительно больше классных игроков, никак не могу. Более того, на мой взгляд, в 1920–35 годы все было как раз наоборот. Москвичи брали другим – лучшей организацией футбольного хозяйства.

– А кого из своих партнеров вы отнесли бы к звездам того времени?

– Если я займусь перечислением, то это займет не просто много, а очень много времени. Поэтому вынужден ограничиться только одной фамилией – Батырева Павла Васильевича. К сожалению, совместно с ним играть мне довелось недолго, но и этого хватило, чтобы понять, какой это был талантище. Но выделяю его из всех не столько за футбольное мастерство, сколько за его человеческие качества. Это был не просто капитан и ведущий игрок команды, а и человек с большой буквы. Разве можно забыть, как он относился к нам, молодым футболистам?! Что греха таить, многие старшие по возрасту «звезды» могли устроить молодому футболисту крупный разнос прямо на поле. Батырев за любую ошибку не только не отчитывал, а наоборот, подбежит к тебе, успокоит, скажет слова поддержки, и на душе сразу легче, и за такое внимание к тебе сразу начинаешь играть с удесятеренной энергией. В феврале 1997 года было 100 лет со дня его рождения и тридцать лет со дня смерти, и очень жаль, что о великом футболисте, капитане сборной СССР двадцатых годов практически никто не вспомнил…

– Вы выступали в матчах против сборных Турции и Басконии, кто из них был сильнее?

– У сборной Басконии нам было чему поучиться, а с турками мы просто соревновались в игре в футбол.

– Представим ситуацию, при которой сборная Басконии в 1937 году остается в СССР (кстати, такое могло быть вполне возможно) и начинает выступать в нашем чемпионате страны самостоятельной командой. Получается, что за ними было бы «зарезервировано» первое место?

– Не стал бы это столь категорично утверждать. Бесспорно, у басков была очень сильная команда, но думаю, что наши ведущие футболисты в кратчайший срок переняли бы все лучшее из их арсенала и уже в следующем чемпионате испанцы вполне могли бы как выиграть первенство, так и оказаться вне тройки призеров…

– Перед важными международными матчами с игроками наверняка проводились беседы о персональной ответственности футболистов за благополучный результат встречи. А какие сулились материальные блага в случае победы?

– Основной упор делался на воспитательную работу. Честно говоря, за давностью лет я даже и не могу вспомнить по какой причине, но незначительную сумму премиальных за победу в матчах со сборной Турции мы получили от… турецкой стороны, а не от советской. Правда, перед поездкой в Турцию Спорткомитет выделял какие-то деньги на экипировку команды. В то время слова «честь Родины», для большинства из нас не являлись пустым звуком. Финансовая сторона вопроса никогда не являлась главенствующей для подавляющего числа футболистов. Уж так мы были воспитаны.

– В ход подготовки сборной страны вмешивались спортивные чиновники?

– Если бы только одни они. Сейчас это может показаться диким или даже смешным, но приведу следующий пример: 30 июля 1933 года в Москве играем со сборной Турции, и уже на первой же минуте я из выгодного положения не забиваю гол (если мне не изменяет память, попадаю в штангу). И что бы вы думали? Наш тренер немедленно меняет меня на Василия Павлова. Я пытаюсь выяснить, чем вызвана столь скорая замена, а оказалось, все очень просто: на трибуне сидел представитель НКВД (если не путаю, то по фамилии Барышев), он-то и потребовал заменить такого неумеху, как я. Сопротивляться диктату наш тренер просто не решился. К слову сказать, эта замена не помогла, и уже к 16-й минуте мы проигрывали со счетом 0:2, и в дальнейшем Николаю Старостину удалось только сократить счет, и мы проиграли 1:2.

– При таком внимании со стороны НКВД, наверное, все футболисты сборной страны по части режима являлись примером для подражания?

– Как и в любом коллективе, люди были всякие. К примеру, Василий Смирнов почти во всем являлся аскетом. Одним из его жизненных принципов был следующий: «Даже минута, потраченная на ухаживание за девушкой, есть преступление перед футболом». Полной противоположностью ему являлся Валентин Прокофьев – балагур и искатель приключений. Как-то, будучи в Турции, во время экскурсии по городу, мы попали на улицу, где в основном хозяйничали «жрицы любви». Идем, дивимся, но понимаем, что сей плод для нас запретный. Запретный-то запретный, но только не для Валентина… Потом те, кому было поручено наблюдать за нами, все равно узнали. Скандал получился нешуточный, но, думаю, Валентин если и жалел о случившемся, то не очень сильно – такой уж он был человек. В марте 1937 года по вздорному обвинению его незаконно репрессировали, и в 1939 году он погиб в лагере.

– Если не секрет, а как складывались ваши отношения с женским полом и спортивным режимом (при нашей беседе присутствовала супруга Евгения Ивановича, но после этого вопроса она заразительно засмеялась и решила оставить нас наедине, при этом посоветовала супругу каяться, как на духу)?

– Футбол поглощал столько времени и сил, что было как-то не до женщин. Если перефразировать слова известной песни, то большинство из нас имели право петь: «Первым делом футбол, ну, а девушки, а девушки потом…» Что греха таить, в молодости я был видный парень и в подтверждение своих слов приведу следующий случай. Почти на всех матчах с турками переводчицей у нас работала очень красивая турчанка, И так уж сложилось, что мы оба сразу приглянулись друг другу, ведь глаза в таких случаях редко говорят неправду. Видели бы вы, как на наши «переглядывания» смотрел ее муж, Понятное дело, что дальше взглядов дело у нас и не могло пойти, тем более что по натуре я не создан для таких «любовных романов»…

– Как в 1936 году вы снова оказались в Москве и почему именно в «Динамо»?

– В тот год должен был стартовать первый чемпионат СССР среди клубных команд, и все коллективы в срочном порядке стремились укрепиться. Представители московского «Динамо» предложили мне комнату и заниматься фактически только футболом, К тому же и заработная плата предлагалась значительно выше, чем на Балтийском заводе. От таких условий грех было отказываться.

– А что же, Ленинград не пытался удержать у себя игрока сборной страны? Ведь от города тоже в высшей лиге выступали «Динамо» и «Красная Заря».

– Не то что не попытались удержать, а никто поговорить даже не удосужился. Напрашиваться же самому не в моем характере.

– Не правда ли, за шестьдесят с лишним лет ситуация в городе к лучшему почти совсем не изменилась, и не поэтому ли мы все больше и больше становимся футбольной провинцией?

– Конечно, сейчас с московскими клубами конкурировать в финансовом плане становится все труднее и труднее. Но я уверен, что многих игроков мы потеряли для города не только по финансовым причинам, а из-за неумения или нежелания спортивных руководителей поговорить с футболистом по душам.

– Легко ли вы влились в новый коллектив?

– Проблем не было почти никаких, тем более что со многими из динамовцев я играл в сборной страны. Команда была очень сильная, и не случайно в первом чемпионате СССР мы победили во всех шести встречах с общим счетом 22:5.

– Как премировали команду за победу в чемпионате?

– Точно не помню, но, помимо банкета, нас премировали деньгами, которых хватило, чтобы купить костюм и еще что-то по мелочам.

– Кто из тренеров оказал на вас наибольшее влияние?

– В довоенном «Динамо» мне посчастливилось играть под руководством таких прекрасных тренеров, как Константин Квашнин, Виктор Дубинин и, конечно же, Борис Аркадьев. Все три совершенно не похожи друг на друга, но каждый из них имел свою собственную изюминку.

– С Виктором Дубининым вы совместно играли не только в «Динамо» и различных сборных, но еще и в «Трехгорной мануфактуре». Не стало ли это помехой во взаимоотношениях с ним, когда он стал тренером.

– Виктор по натуре был деликатный человек, и его переход на тренерскую работу отрицательно не сказался на наших взаимоотношениях, а скорее, даже наоборот. К тому же Дубинин обладал прекрасной чертой характера – он старался бережно относиться к ветеранам команды.

– Вы особо выделили Бориса Андреевича Аркадьева. Чем же он вас так поразил?

– Он был рожден тренером. Интеллигент, человек величайшей культуры и кругозора. Прекрасно разбирался в искусстве и свою любовь к нему всячески пытался привить и своим подопечным. При малейшей возможности он вел нас в музей или театр. В Третьяковской галерее мы, можно сказать, были постоянными посетителями. С футболистами он общался только на «вы», и, казалось, никакая ошибка игрока не могла вывести Аркадьева из себя и заставить его повысить голос на провинившегося, Но при всем при этом он не допускал в команде анархии и разгильдяйства. Вряд ли кто лучше его мог разобраться в самых сложных хитросплетениях игры. Я затрудняюсь назвать в нашем футболе равнозначную ему фигуру тренера.

– Раз уж мы так много уделили внимания тренерам, то самое время раскрыть секрет того, как в начале 1938 года почти все московские динамовцы вдруг подались учиться в Высшую школу тренеров.

– Несмотря на то, что под руководством В. Дубинина мы стали чемпионами страны и завоевали Кубок СССР, в команде появился новый тренер – Михаил Давидович Товаровский, впоследствии известный теоретик, автор многочисленных трудов по технике и тактике игры, заведующий кафедрой футбола и хоккея ГЦОЛИФКа. Товаровский одновременно с работой в «Динамо» стал преподавать в институте физкультуры, где сразу же в порядке эксперимента организовал Высшую школу тренеров. Вот нас волевым порядком и откомандировали туда. Вместе со мной из динамовцев учились Г. Качалин, А. Лапшин, В. Павлов, В. Смирнов, Е. Фокин, А. Чернышев (будущий великий хоккейный тренер), М. Якушин. Обучение продолжалось четыре года {в основном в зимние месяцы). Теперь даже трудно представить, скольких прекрасных тренеров недосчитались бы наши футбол и хоккей, если бы нам не «рекомендовали» пойти учиться в эту школу.

– В тридцатые годы репрессии коснулись многих футболистов и даже игроков сборной страны, но, наверное, выступление за московское «Динамо» в определенной степени оберегало игроков и их семьи от карающего меча НКВД?

– Сошлюсь только на пример своей семьи. В 1938 году арестовали моего отца, а ведь он работал рядовым парикмахером в обычной бане. Мне трудно представить, какой такой вред он мог нанести стране, работая парикмахером. А в 1940 году репрессировали и моего младшего брата Вячеслава…

– Вы пытались узнать о судьбе отца?

– Такие попытки осуществлял несколько раз, в том числе и через довольно значительных чинов в НКВД. Каждый раз мне давались обещания разобраться, но дальше слов дело так и не шло. Так я толком и не знаю, где и по какой причине он сгинул в этой кровавой мясорубке.

– Согласитесь, но довольно странно выглядит ситуация, при которой человеку, у которого отец и брат объявлены «врагами народа», позволяют продолжать отстаивать честь «Динамо». А вам самому не грозил арест?

– В то время человека могли арестовать в любое время. В одном из случаев за свой длинный язык мог пострадать и я. Не помню, по какому случаю в один из дней нас, динамовцев, привезли на пикник на одну из загородных дач НКВД. Разбрелись кто куда. Команду в тот момент курировал крупный чин НКВД (его должность соответствовала посту гражданского зам. наркома) П. Буланов, а его любимчиком был Василий Смирнов, И вот мы втроем отправились на берег реки. Там в накидке сидел одинокий рыбак. Мы от нечего делать остановились возле него и стали наблюдать. Прошло довольно много времени, а поплавок даже ни разу не качнулся. Мы с Василием стали высказывать свою точку зрения о горе-рыболове, сдабривая свою речь «народным фольклором». Рыбак этот балаган терпел достаточно долго, после чего встал, скинул накидку с плеч и оказался в военной форме. Петлицы свидетельствовали о том, что он носит очень высокое звание. Не говоря ни слова, только ехидно взглянув на нас, застывших с раскрытыми ртами, гордо удалился прочь, удовлетворенный произведенным на нас эффектом. К своему ужасу, в рыболове мы узнали одного из личных секретарей И.В. Сталина. Одного слова этого человека было достаточно, чтобы мы с Василием в кратчайший срок загремели в Магадан. К счастью, он оказался незлопамятным человеком, и мы отделались легким испугом.

– В годы войны вы оказались в минском «Динамо». Как это произошло?

– После начала войны я собрался на фронт, но судьбе было угодно распорядиться иначе, и я стал работать диспетчером в МГБ СССР. Когда же был освобожден Минск и в городе решили возродить команду, то председатель Совета Министров БССР П.К. Пономаренко предложил мне стать играющим тренером минского «Динамо». Так что я еще успел поиграть в первом послевоенном чемпионате 1945 года. Кстати, моим помощником стал легендарный Василий Павлов, прозванный в свое время королем голов и который заменил меня на второй минуте того злополучного матча с турками в 1933 году. Капитанскую повязку доверили будущему тренеру хоккейной сборной СССР Аркадию Чернышеву. По окончании сезона 1946 года я вернулся в Москву и стал одним из тренеров Центрального совета «Динамо».

– Сезон 1947 года вы уже встретили в Риге.

– В Центральном совете «Динамо» мне была дана команда принять рижское «Динамо», и уже по итогам следующего сезона мы оказались вторыми в своей зоне, а в 1949 году Рига получила место в высшей лиге.

– Насколько я знаю, именно в эти годы вы познакомились со своей нынешней супругой.

– В 1948 году к нам в команду после окончания медицинского училища пришла восемнадцатилетняя девушка. Завязался «служебный роман», и вот в феврале 1999 года мы с Ниной Лазаревной, которую я шутя называю «мой старший тренер», отпразднуем «золотую свадьбу». За это время в Риге сперва в 1952 году у нас родился сын Александр, а в 1960 году на свет появилась дочь Татьяна, которая, в свою очередь, подарила нам трех внуков. Кстати, старший внук (ему недавно исполнился 21 год) учится в Академии физической культуры имени П.Ф. Лесгафта по специализации «футбол». Два других внука, которым по 11 лет, разделили свои симпатии между футболом и волейболом.

– В начале 1952 года вам довелось даже потренировать сборную СССР, но на Олимпиаду в Хельсинки вы так и не поехали. Чем это было вызвано?

– Старшим тренером сборной страны назначили Бориса Андреевича Аркадьева, а меня вместе с Михаилом Павловичем Бутусовым определили ему в помощники. В крайне неблагоприятных погодных условиях провели тренировочный сбор на юге и приступили к контрольным играм. И вот здесь нас с Бутусовым «отцепили» от сборной, а в итоге на Олимпиаду в Хельсинки вместе с Аркадьевым поехал Михаил Якушин, в то время тренировавший тбилисское «Динамо». Я же вернулся в Ригу, где проработал до конца 1953 года.

– В 1955 году вы всего один сезон проработали в должности второго тренера ленинградского «Зенита». Чем так не понравилось в городе на Неве?

– В начале 1955 года в Спорткомитете СССР мне дают указание возглавить «Зенит». Еду в город моей молодости, и уже на перроне вокзала меня ошарашивают новостью, что я буду вторым тренером у Николая Михайловича Люкшинова. Такое положение дел не могло меня устроить, и я попытался отказаться от назначения, но в Спорткомитете мне недвусмысленно объяснили, что в данном случае я вряд ли в ближайшие годы получу вообще какое-либо назначение… Выбора не было, и пришлось смириться. Отработав весь сезон тренером в «Зените», на следующий год вновь вернулся в Ригу.

– После этого был «звездный час» – возглавляемый вами московский «Локомотив» занял второе место в высшей лиге, но почему вы команду покинули?

– В начале 1958 года мне предложили возглавить московский «Локомотив». В предыдущем сезоне команду тренировал Борис Аркадьев. Понятное дело, наследство досталось мне крепкое, и уже в первом же сезоне от третьего места мы отстали всего на три очка. Неплохо выступили и в Кубке СССР, где лишь в полуфинале в добавочное время уступили 1:2 торпедовцам из Москвы. В следующем сезоне нам не хватило всего двух очков до золотых медалей чемпионата страны. Нынешнее поколение тренеров не поверит, но все эти два года, пока тренировал «Локомотив», я прожил в общежитии при вокзале. Согласитесь, что в пятидесятилетнем возрасте это несколько затруднительно. Еще до окончания сезона у меня была договоренность с руководителями команды: становимся призерами – я получаю квартиру. В то время начальником команды был Николай Петрович Морозов (будущий тренер сборной страны на чемпионате мира в Англии в 1966 году), и когда по окончании сезона мы с ним пришли к министру путей сообщения Б. Бещеву узнать насчет обещанного и как собираются чествовать коллектив, то в ответ последовало красноречивое молчание. Как ни жалко было покидать отличный коллектив футболистов, но такой несправедливости по отношению к себе и ребятам стерпеть не мог, и пришлось снова уезжать в Ригу и возглавить команду класса «Б». Такова тренерская доля – сегодня ты приводишь клуб к серебряным медалям в высшей лиге, а завтра уже работаешь в классе «Б»…

– А как вы возглавили «Зенит»?

– В конце 1960 года получил приглашение принять «Зенит». На этот раз все обошлось без неприятных сюрпризов, подобных тому, что случился в 1955 году. Мне предоставили трехкомнатную квартиру, в которой проживаю и по сей день. «Зенит» я возглавлял с 1961 до середины лета 1964 года. Коллектив подобрался довольно интересный, хотя потенциально и послабее, чем «Локомотив» 1958-59 годов. Были и свои «звездочки», например, Станислав Завидонов, Лев Бурчалкин. В Кубке СССР 1961 года мы дошли до полуфинала. В сезоне 1963 года финишировали на шестом месте, отстав от бронзовых призеров всего на три очка. Относительный успех того сезона сыграл злую шутку с отдельными игроками, которые посчитали себя уже большими мастерами, и старт сезона 1964 года мы провалили полностью. Как итог по результатам первого круга (последнее место) – меня и начальника команды сняли с работы. А о том, что у команды был приличный потенциал, говорят результаты международного турнира во Флоренции в июне 1964 года, где, помимо «Зенита», приняли участие «Бенфика», «Сан-Паулу» и «Фиорентина». В полуфинале мы играли с командой легендарного Эйсебио и победили 1:0, а ведь португальцы за год до этого были финалистами Кубка чемпионов. В финале в упорной борьбе мы уступили 0:1 бразильцам.

– Как дальше протекала ваша тренерская карьера?

– Полтора сезона проработал в харьковском «Авангарде». В 1965 году мы были в шаге от возвращения в высшую лигу, но в итоге не хватило двух очков. На следующий год дела пошли хуже, и пришлось вернуться в Ленинград. В сезоне 1967 года работал вторым тренером в «Зените». Тот год даже не хочется вспоминать, ведь команда заняла последнее место и должна была покинуть высшую лигу, и лишь из жалости к великому городу «Зенит» оставили.

– Далее тренерская судьба закинула вас в Узбекистан.

– Когда я дал согласие возглавить в 1968 году «Пахтакор», то рассчитывал на опыт и мастерство таких футболистов, как Юрий Пшеничников, Геннадий Красницкий и ряд других игроков. Но реалии жизни оказались куда печальнее: Ю. Пшеничников и В. Солохо ушли в ЦСКА, а порядка пяти игроков основного состава из-за травм вынуждены были пропустить большую часть сезона. Итог закономерен – мы оказались только на семнадцатом месте при двадцати участниках. Правда, в Кубке СССР мы выступили удачно и лишь в финале уступили со счетом 0:1 московским торпедовцам во главе с Эдуардом Стрельцовым. В следующем году «Пахтакор» вновь принял М. Якушин, а мне пришлось отправляться в «Политотдел» из Ташкентской области, где и отработал один сезон.

– Готовясь к интервью, я специально просмотрел футбольные календари-справочники, изданные в Ташкенте в 60-е годы, и был просто поражен мнением тренеров об условиях работы в Узбекистане. Несмотря на то, что каждому из них пришлось недолгое время поработать в «Пахтакоре» и за это у них вроде бы должна была остаться обида на команду, они все в один голос говорят с большой теплотой о том времени. А что скажете вы?

– Могу только присоединиться к их словам. Два года работы в Узбекистане вспоминаю как одни из самых лучших в своей тренерской биографии. Там не было каких-то особых финансовых условий, но отношение людей, работавших на благо «Пахтакора», заслуживало всяческой похвалы. Практически любые мои пожелания выполнялись в кратчайший срок. Все старались оказать максимальную помощь главной команде республики. Особо хочу отметить трагически погибшего директора колхоза «Политотдел» Хвана Тимофея Григорьевича. Глядя на то, как в то время было организовано его хозяйство, и в самом деле можно было поверить, что построение коммунизма – достижимая цель.

После Узбекистана годы уже стали брать свое, и пришлось отказаться от активной тренерской деятельности и вернуться в Ленинград, где, пока позволяли силы, продолжал работать в различных детско-юношеских школах.

– За длительную карьеру игрока и тренера перед вашими глазами прошло не одно поколение футболистов. Есть ли принципиальное отличие в их отношении к футболу?

– Мне кажется, что футболисты тридцатых годов были более преданы игре, чем, скажем, их коллеги в шестидесятые годы. Помимо этого, не все, конечно, а большая часть спортсменов довоенной поры по своей натуре являлись более любознательными, что ли, а, следовательно, и круг их интересов был, пожалуй, шире. К тому же они были гораздо менее меркантильны в своем отношении к футболу и жизни. Но я не хотел бы противопоставлять одно поколение другому, тем более что это дело очень субъективное и меня могут просто обвинить в обычном старческом брюзжании…