От Израилевича к Ильичу и обратно

«Спорт-Экспресс», 09.1996

Когда журналисты употребляют термин «футболисты-отказники», то имеют в виду группу игроков, отказавшихся поехать на чемпионат мира 1994 года под руководством Павла Садырина. Но есть, оказывается, среди футбольных звезд настоящий отказник в первородном значении этого слова – то есть человек, которому во времена «развитого социализма» отказали в выезде на постоянное место жительства за границу. Что означало лишение работы, неусыпную заботу компетентных органов и прочие радости жизни.

Почти 10 лет просидел в «отказе» Виктор Каневский, участник чемпионата мира 1962 года, капитан того самого состава киевского «Динамо», который в 61-м завоевал первую в истории этого клуба золотую медаль чемпионата СССР. Форвард, которого легендарный Лев Яшин в своей книге удостоил характеристики, какой можно гордиться не меньше, чем иным золотом: «Мне лично больше всего неприятностей доставлял Виктор Каневский. Очень хорошо подготовленный тактически игрок, с широким кругозором, отличным видением поля. В то же время он не гнушался открытой борьбы с защитниками, смело вступал в единоборства с ними, часто и опасно обстреливал ворота. Несколько мячей, забитых им мне, можно с полным основанием назвать «мертвыми». Примерно так же характеризовал Каневского другой знаменитый вратарь того поколения – Владимир Маслаченко, которому киевский форвард тоже немало забил.

20 лет спустя Виктор Израилевич будет вести уже совсем другую борьбу – за право жить там, где он хочет. И в конце концов добьется своего. Нынче Каневский – житель Нью-Йорка, где мне и удалось с ним встретиться. 3 октября он отметит свое 60-летие – отметит в качестве владельца собственной детской футбольной школы для детей из русскоязычных семей.

«В 15 ЛЕТ Я РАБОТАЛ ГРАВЕРОМ, В 16-СЛЕСАРЕМ»

– Я – коренной киевлянин, – рассказывает Каневский. – Как и все мальчишки послевоенных лет, до упоения играл в футбол во дворе, но о том, что он станет моей жизнью, никогда не думал. Вообще я был парнем спортивным – хорошо катался на беговых коньках, играл за юношескую сборную Киева в волейбол. Кстати, в футбол меня привел партнер по конькам. Он прознал, что знаменитый тренер Михаил Борисович Корсунский проводит набор, и предложил попробовать. Ажиотаж царил жуткий, а взяли меня одного. Но хоть я там и занимался, до 17 лет не мог себе представить, что это – на самом деле серьезно.

– Что-то другое перетягивало?

– Жизнь тогда, после войны, непростая была. Работал в семье только отец (по снабжению в Академии архитектуры), а мать не могла – больная была.

– Что с ней стряслось?

– Ее вытолкнули из трамвая. Была страшная давка, и она упала настолько неудачно, что серьезно повредила ноги. А детей в семье трое было – кроме меня еще старший и младший братья. Старший, кстати, был на Олимпиаде в Атланте – он тренер сборной Украины по гребле. Словом, родителям надо было помогать, и, когда мне еще не было 16, я пошел работать на завод «Арсенал». Делал гравировки на самых модных в то время фотоаппаратах «Киев». А для удовольствия играл в футбол за взрослую заводскую команду «Машиностроитель», куда меня, пацаненка, брал тренер Лившиц.

– Каким же образом оказались в киевском «Динамо»?

– Занятия в футбольной школе даром не прошли – иногда я даже играл за юношескую сборную Украины. Но когда стал работать, футбол отошел на второй план. Если на «Арсенале» еще поигрывал, то на следующем заводе – «Транссигнал» – и об этом пришлось забыть. Полгода я там оттрубил слесарем и о футболе думать не думал, когда вдруг ко мне домой пришла открытка с предписанием в такой-то день явиться в киевское «Динамо». Не знаю уж, когда его тренеры меня заметили – для меня это была полная неожиданность. Понимаете, вдруг оказалось, что можно стать футболистом, – а ведь тогда футбол для людей настоящей религией был. Жизнь тяжелая, развлечений – к примеру, телевидения – еще не было, душу отвести можно было только на стадионе. И мы ходили, восхищались Бобровым, Пономаревым, Грининым, Бесковым, Симоняном. Они казались мне бесконечно далекими, но та открытка, пришедшая в 53-м году, дала мне невероятный шанс.

– Чем вы все-таки можете объяснить тот интерес, который к вам проявили?

– Может быть, тем, что тогда всерьез решили пополнить «Динамо» за счет местной, киевской, молодежи. Тогда это была достаточно средняя команда, в которой играли в основном «варяги», но кто-то наверху понял, что настоящий коллектив с большими задачами можно сделать, только опираясь на костяк из местных ребят. Так в команде появились Лобановский, Базилевич, Трояновский, я и еще ряд игроков. И пошло-поехало.

– Вы легко вписались в команду?

– Не сказал бы. Первый и единственный в том году матч в основе сыграл только в 55-м, и тренеры посчитали, что неудачно. В конце сезона старший тренер Олег Ошенков даже хотел освободить меня из «Динамо» за бесперспективностью, но кто-то уговорил его не торопиться. И в следующем сезоне произошел случай – один из тех, которые порой нежданно-негаданно решают судьбу футболиста. Я был в воинской части при команде, принимал присягу, а заодно играл на первенство частей. Однажды мы разгромили кого-то со счетом 10:0, я забил 8 мячей – а на том матче по счастливой случайности присутствовал Ошенков. Он меня тут же забрал, и назавтра я уже играл за основу киевского «Динамо» с кишиневской «Молдовой». Хоть не забил, но сыграл удачно, и на много лет стал игроком основного состава, а впоследствии – капитаном. Такие вот повороты бывают в жизни и в футболе.

«ЛОБАНОВСКИЙ НЕНАВИДЕЛ ФИЗПОДГОТОВКУ»

– Как получилось, что приезжему тренеру Вячеславу Соловьеву удалось привести скромную до того команду к первому в истории Киева чемпионству?

– Это поразительно, но он возглавил команду, когда ему было всего-то 36 лет. Очень открытый и красивый человек, он не только разнообразил тренировочный процесс, но и нашел подход к ребятам. А главное – сумел убедить, что не только московские команды, но и мы, тогда периферия, можем быть чемпионами Союза. Он изменил нашу психологию – вот почему мы начали побеждать. Нет, Ошенков тоже сделал для «Динамо» очень и очень многое, но он в первую очередь был великолепным, как бы сейчас сказали, организатором. При нем команда всегда была сыта и обута. Это очень важно, но это не все. Соловьеву, когда он пришел, удалось заразить нас большой целью.

– «Москаль» в Киеве – что-то не верится, что команда безоблачно восприняла ваш приход.

– Тогда ничего этого не было. Мы любили и уважали его как человека, а не как представителя какой-то республики или города. Кстати, и в Москве нас тогда принимали очень доброжелательно. Хорошо помню финал Кубка СССР 64-го года в Лужниках, когда мне удалось забить куйбышевским «Крылышкам» единственный гол – красиво, с лета, положив корпус. Перед игрой, когда мы только вышли из автобуса, нас встречала толпа, и болельщики скандировали наши имена. Представляете, в Москве!

– А лично вас в столицу не зазывали – особенно до того, как киевское «Динамо» стало элитным клубом?

– Было однажды. В 58-м команда уехала в турне по Египту, а я заболел и остался дома. И ко мне приехал лично Всеволод Бобров и позвал в ЦСКА. Я даже успел съездить в Москву и подобрать квартиру. Но потом сам нажал на стоп-кран – порассуждал и понял, что вырос в Киеве, все у меня связано с Киевом, и без этого города мне жить будет очень тяжело. В итоге я даже не стал всерьез ставить перед руководством «Динамо» вопрос о переходе. Тем более что в новом клубе пришлось бы все начинать заново, а в своем авторитет рос, и в 60-м я стал капитаном команды. Им и оставался до ухода из нее.

– Вы играли на чемпионате мира 1962 года в Чили. Что запомнилось?

– Удалось взять автограф у Пеле. Его тогда сломали, и во время финальной игры Бразилия – Чехословакия мы оказались на трибуне рядом. Для меня в тот момент понятия «Пеле» и «Бог» были практически равнозначными, и я не мог не использовать своего шанса – правда, единственным местом, где этот автограф мог быть поставлен, был мой собственный билет участника чемпионата.

А в остальном воспоминаний практически нет. Не почувствовал я, что это праздник мирового футбола, какого я ждал. И какие я вижу сегодня – в Англии, к примеру, на недавнем чемпионате Европы. А в Чили мы играли в Арике – у нас даже деревень таких нет. Стоит на берегу океана гостиница, футбольное поле в километре от нее, и больше ничего. Нас даже держать в гостинице, следить за дисциплиной смысла не было – некуда было убегать. Потом уже, когда нам за не слишком удачное, вроде бы, выступление тем не менее выдали фантастические по тем временам премиальные – по 500 долларов на брата – и мы отправились домой по маршруту Сантьяго – Париж – Москва, удалось поднабрать впечатлений. А чемпионат тот каким-то местечковым получился.

– Как вам удалось стать «специалистом» по лучшим вратарям страны – Яшину и Маслаченко?

– Как-то так получилось, что я им сразу начал забивать. Причем повторялась одна и та же картина. Я подходил к ним перед игрой и на спор (только словесный) заявлял – сегодня забью. И забивал! При этом с обоими были замечательные отношения, ведь мы вместе играли в сборной. Я вообще в национальной команде чувствовал себя очень уютно – парнем был контактным, и остальные там такие же подобрались. Гиви Чохели я даже из Америки звонил. А закончилось мое пребывание в сборной резко и неожиданно – после чемпионата мира в Чили команду возглавил Бесков. Новая метла, как известно, по-новому метет, и больше меня не вызывали.

– Многие годы вы играли бок о бокс будущим великим тренером – Валерием Лобановским. Тогда он был похож на себя в будущем?

– Ни капли! Начать хотя бы с того, что в бытность игроком Лобановский был категорическим противником физподготовки, тренировочной работы без мяча. И уговорам тренеров поддавался тяжело. Хотя сам, надо сказать, бегал кроссы сильно, и в игре столько возился с мячом, сколько может лишь очень выносливый человек. Но «физику» он откровенно не любил. А когда стал тренером, понял, что если человек не способен выполнить объем работы, будь он технически семи пядей во лбу, у него все будет валиться. Думаю, что эта перемена произошла, когда Лобановский возглавил «Днепр». Не имея индивидуально сильных футболистов, он смог за счет организации игры, дисциплины и хорошей физподготовки вывести команду в высшую лигу и сделать так, чтобы с ней там считались.

– Как у вас с ним складывались отношения?

– Великолепно, такие отношения у нас с ним и до сих пор. Он – один единственный, второго не было, кто не боялся ко мне приходить домой, когда я 10 лет был в «отказе». Хотя за мной следили, подслушивали. И Лобановский же в 83-м году на уровне ЦК компартии Украины и правительства республики добился, чтобы мне, безработному, дали команду. Из тех, кто не подошел киевскому «Динамо», чтобы дать им играть, был собран новый клуб «Динамо» (Ирпень), под Киевом. И меня утвердили старшим тренером, что казалось абсолютно нереальным. За год мы выиграли соревнования коллективов физкультуры и вышли в украинскую зону 2-й лиги, причем Лобановский поддерживал нас постоянно – и игроками, и помогая доставать различные материальные блага, мы ведь на пустом месте появились.

– Когда вы с ним играли, видели ли в Лобановском задатки будущего тренера?

– Честно говоря, нет. На разборах игр, собраниях он был совершенно неактивный. Все кипятились, доказывали друг другу, где кто ошибся, неправильно сыграл – а он качался (уже тогда!), слушал, что ему говорят, а делал, что хотел. Кстати, я благословил его на первую тренерскую работу. Я тогда работал старшим тренером в Харькове, и однажды он мне позвонил: «Что делать, Витя, меня приглашают тренировать «Днепр»?» Я ответил, что рано или поздно надо начинать, и лучше рано, чем поздно.

– Будучи тренером, Лобановский очень жестко относился к соблюдению игроками режима. А как игрок?

– Ни фазу не видел его выпивающим. Сам я, если честно, большим ревнителем спортивного режима не был – бывало, и ловили, и штрафовали, но выгнать не могли, серьезной замены не было. Были по этой части и еще более серьезные бойцы. Но вот Лобановский никогда замечен не был.

– Они с Олегом Базилевичем уже тогда были друзьями?

– Нет, Валера больше общался с Соснихиным, Трояновским. Дружба с Базилевичем, которая сохранилась до сих пор, началась у него в более зрелом возрасте.

– От Лобановского вернемся собственно к вам. Почему перед сезоном-65 вы, капитан киевского «Динамо», вдруг ушли из команды?

– Ее тогда принял Виктор Маслов. А у меня была проблема со здоровьем – песок в печени, которая болела при больших нагрузках. Чтобы во время сезона не было никаких рецидивов, я в межсезонье должен был лечиться на курортах, что и делал семь лет подряд. А на восьмой, как раз в этом 65-м, получилось, что часть моего пребывания в Карловых Варах наложилась на начало тренировок в середине января. Так получилось не по моей вине – на более ранние сроки не было путевок. Впрочем, в середине сбора я вернулся. Но тотчас почувствовал, что новый тренер Маслов делает совершенно новый коллектив. После того как мы проиграли контрольный матч во Львове – 0:4, тренер – явно на мое место – взял в команду Пузача. Я быстро понял, что все это означает, и подал заявление, которое безропотно было подписано. Это означало, что на всех уровнях мой уход уже был оговорен. Не так-то просто было меня, многолетнего капитана команды, из нее убрать – надо было утрясти вопрос в определенных кругах. Я знал, что следующим будет Биба, за нами – Лобановский, Базилевич. Так и вышло. На мой взгляд, Маслову нужны были «бегунки», к каким нас отнести было нельзя.

– Уход из киевского «Динамо» означал для вас уход из футбола?

– Поначалу – да. Меня сразу пригласили старшим тренером в Запорожье. Я там проработал три месяца, и тут приехал Юрий Войнов, с которым мы играли в Киеве. Он возглавил одесский «Черноморец», только вышедший в высшую лигу, и уговорил меня помочь. Год я провел в Одессе, причем вторую половину сезона – с Лобановский и Базилевичем, тоже отставленным из Киева. Но ни прежней мотивации, ни желания у меня не было. Когда нет высокой цели, трудно держать себя в тонусе, трудно играть на прежнем уровне. Я уже доигрывал. И однажды, приехав по каким-то делам в одесский обком партии, случайно увидел на столе список, кого надо освободить из команды, – по иронии судьбы, за той же самой бесперспективностью, из-за которой меня Ошенков чуть не отчислил из киевского «Динамо» в 55-м. Увидев список, я немедленно пришел с заявлением. Человек в 30 лет тогда считался ни на что не годным старьем. Я такого отношения к себе стерпеть не смог, и теперь уже ушел окончательно.

– Что-то легко вы сдались.

– Я посчитал ниже своего достоинства куда-то ехать. Мытарствовать по провинциям с непонятной целью, имя свое по мелочам разменивать. Зачем?

– В семье к решению столь рано закончить капьеру отнеслись с пониманием?

– Семья всегда была моей опорой. Я женился рано – в 21 год, и ни разу в своем выборе не разочаровался. Скоро уже 40 лет, как делим радости и заботы. Последних после окончания карьеры игрока было, увы, куда больше…

«МНЕ СРАЗУ ПОРЕКОМЕНДОВАЛИ СМЕНИТЬ ОТЧЕСТВО»

– С чего началась ваша тренерская карьера?

– С того, что в вышестоящих инстанциях мне сразу же порекомендовали сменить отчество. Тренера все-таки просто по имени не назовешь, а я Израилевич – и это как-то не очень сочеталось с политикой КПСС и советского государства. Стало быть, не сменю отчество – будут держать на тренерском дне. Меня никто не заставлял: так, порекомендовали. Видимо, знали, что с позиции силы со мной на эту тему говорить было опасно.

– Что вы имеете в виду?

– Вообще-то в открытую меня на «еврейскую» тему никто не задевал – даже в худшие для меня времена. Я с детства был заметен, был лидером, и никто не смел этого делать, даже если внутри что-то такое имел. Лишь однажды футболист Федотов, игравший за Алма-Ату, меня обозвал – так я, оглянувшись, чтобы судьи не видели, так ему головой засадил, что он надолго, думаю, запомнил. Арбитр этого не заметил, но потом, после заседания просмотровой комиссии, меня дисквалифицировали на одну игру. Но хоть этот случай был единственным в своем роде, я знал, что «особое отношение» все равно существует. Я 6 лет подряд капитанил в «Динамо», выиграл все, что мог, – и единственным из нашего состава не получил звание заслуженного мастера спорта. И не строил иллюзий, что случившееся – какая-то накладка. Прекрасно понимал, что к чему.

– И вы согласились сменить отчество?

– Несмотря на достаточно вежливую форму, в которой мне предложили это сделать (если в этом случае вообще уместно говорить о какой-то вежливости), внутри я, конечно, все равно закипел. Но, будучи человеком трезвым, согласился. И потом долго держался в тренерской обойме только потому, что удавалось скрыть свои эмоции. Если бы в какой-то момент не выдержал, то от меня избавились бы очень быстро. Я знал, что не имею права на срыв, – уволят тут же.

– Какое отчество вы взяли себе взамен?

– Будете долго смеяться – Ильич. Такая мысль показалась мне весьма забавной – оказывается, можно находить смешное даже в самых мерзких ситуациях. Начальство, к счастью, никакой насмешки не увидело, и из Израилевича я превратился в Ильича. А спустя два с лишним десятилетия, эмигрировав, вновь стал Израилевичем.

– И как у Виктора Ильича складывалась тренерская карьера?

– Начал я с Харькова. После ухода из «Черноморца» и вообще из футбола жена убедила, что нечего сидеть сложа руки и переживать происшедшее. Да, мне всего 30 лет – ну и что? Работать надо, а не жить прошлым. И я возглавил «Металлист», который был тогда во второй лиге.

– Неуютно было спускаться с киевских сияющих вершин?

– Я всегда был реалистом, и в той ситуации понимал, что никто более серьезного предложения мне на блюдечке с голубой каемочкой не преподнесет. Поэтому сразу с головой окунулся в новое дело. Тем более что Харьков – огромный город, с хорошими возможностями. Нам помогал директор завода, что было очень важно. И при мне «Металлист» вышел в первую лигу, в это же время был построен великолепный стадион, с козырьком. Через несколько лет я уехал транзитом через Черновцы (где поработал всего два месяца) в Ташкент, куда меня пригласил помощником… Вячеслав Соловьев. И «Пахтакор» в тот год вышел в высшую лигу, а мне позвонил Лобановский и сказал, что он уходит из «Днепра» в киевское «Динамо» и чтобы я принимал днепропетровцев. 4 года я там проработал, и «Днепр» был в высшей лиге пусть и середняком, но середняком крепким и вызывающим уважение. Однажды вышли в полуфинал Кубка СССР, что для провинциальной команды было хорошим достижением. Позже некоторое время поработал в симферопольской «Таврии» – и в первый же год мы вышли в первую лигу…

– Вы считаете, что судьба Каневского-тренера удалась?

– В общем, да. Без результата я не уходил ни из одной команды. Среди специалистов котировался весьма высоко, был в четверке тех, кого Федерация футбола СССР направила на просмотр чемпионата Европы в Югославию – с Зониным, Сальковым и Валентином Ивановым. Но я знал – на более высокий уровень меня не пустят. Могу добиваться каких угодно успехов на локальном, местном уровне – но большого клуба мне никогда не дадут. Я постоянно чувствовал «особое» ко мне отношение – причем кто принимал решения, я так и не узнал.

– Какие решения?

– Несколько раз я, согласно существовавшему тогда Положению, должен был получить звание заслуженного тренера Украины. Сначала, когда вывел «Металлист» в первую лигу. Потом, когда «Днепр» вышел в полуфинал Кубка. Затем, когда в первую лигу вышла «Таврия». Но никто мне ничего присваивать не собирался. Кстати, в Узбекистане мне дали звание заслуженного тренера республики после одного-единственного сезона в качестве второго тренера. А в моей родной республике действовали унизительные директивы…

«МЕНЯ ВЫРЕЗАЛИ ИЗ ФОТОГРАФИИ ЧЕМПИОНОВ 1961 ГОДА»

– Для того чтобы в те годы подать документы на выезд, нужно было обладать немалым мужеством. И более чем вескими основаниями…

– Развязка наступила в 79-м. Я и так был взвинчен из-за разных притеснений, а тут мне еще и добавили. В союзную Федерацию футбола пришло приглашение на мое имя тренировать национальную сборную Алжира. Также со мной должны были поехать Рогов и Завидонов. Уже был куплен билет Москва – Алжир на 11 января, но 4 января мне в Киеве объявляют, что никуда я не еду. Естественно, без объяснения причин. В этот момент я уже почти «созрел». Но, как всегда, чашу терпения человека переполняет какая-то мелочь. Я работал в Федерации футбола Украины, и меня назначили старшим тренером юношеской сборной республики на первом турнире «Переправа». Мы поехали в Сухуми и заняли там первое место. Мне опять должны были присвоить звание заслуженного тренера Украины, и опять этого не сделали. Вот после этого я принял решение. Пришел к секретарю парторганизации и сказал: «Я подаю заявление на выезд».

– Какой была реакция?

– Для них это был гром среди ясного неба. Не ожидали от меня такого поступка. Естественно, на меня выплеснулась злоба – так тогда полагалось. Очень тяжелое было собрание, на котором меня исключали из партии. Грозили, клеймили, называли врагом народа, предателем. Народ, дескать, тебе не простит…

– Вы думали о том, что вас могут не выпустить?

– Нет. Но на 12-й день (обычно люди ждали ответа по полгода) меня вызвали к начальнику ОВИРа, у которого находился еще и замминистра внутренних дел Украины. И было сказано: никуда ты не поедешь.

– Причина?

– Недостаточная степень родства. Это, конечно, было несерьезно – все прекрасно знали, что израильские вызовы, по которым уезжало большинство тогдашних эмигрантов, в большинстве своем липовые. И причины отказа к степени родства не имели никакого отношения. Но узнать что-либо не представлялось возможным. Так я точно и не знаю, почему они меня тогда не выпустили – то ли отъезд человека с именем был нежелательным, то ли динамовско-офицерское прошлое сказалось…

– Что было дальше?

– За мной прислал машину секретарь горкома партии, мне симпатизировавший. И сказал: «Забери заявление, тогда можно будет дать задний ход. Я позвоню, тебя восстановят в партии, и все будет по-прежнему». А по-прежнему-то я и не хотел. И если сделал шаг, то посчитал унизительным от него отказываться. В общем, сказал: «Нет».

– Могу себе представить, как вы провели следующие годы.

– Уже через неделю я обнаружил, что за мной следят. Группами за мной ходили, под домом сидели. Та, что, телефон прослушивали и в доме была подслушивающая аппаратура, – однозначно.

Так продолжалось два года. Все это время я не выходил на улицу один, потому что тогда было модно устраивать против людей, подобных мне, разные провокации, чтобы потом был повод засадить их в тюрьму или психушку. Слава Богу, пронесло. Но через два года от меня отстали, видя, что ни с какими организациями я не связан, жаловаться никуда не хожу, писем не пишу, никто мной не руководит. Открытым диссидентом, словом, я не стал.

– Как это часто бывало, вокруг себя наверняка ощутили некий вакуум?

– Я сам предупредил многих, чтобы со мной активно не общались, как минимум не приходили ко мне домой. Даже на собственное 50-летие ходил по друзьям и отмечал с каждым в отдельности. А домой один Лобановский заглядывал. Конечно, он был в силе, бояться ему особо было нечего, но сама мысль прийти ко мне требовала мужества. Не говоря уже о том, чтобы настоять на предоставлении мне работы, как он это сделал в 83-м. Прекрасные отношения остались и со многими другими футболистами, с тем же Базилевичем. А вот некоторые друзья действительно разочаровали.

– Многие футболисты – бывшие и действующие – в те годы пострадали от фельетонов в советских газетах. С вами такого не было?

– Нет, у меня было все наоборот – мое имя просто-напросто было запрещено упоминать в печати. В исторических материалах, посвященных первым большим победам киевского «Динамо», фамилия Каневский не значилась. Не был я ни капитаном команды на протяжении 6 лет, ни участником чемпионата мира 1962 года. Даже из фотографии первого чемпионского состава киевского «Динамо», как-то раз опубликованной, меня ухитрились вырезать. Как и из всех футбольных справочников. Конечно, перенести все это было очень тяжело. К такому повороту я не был готов, здоровья много ушло. Но беды меня закалили.

– Чем вы занимались – помимо того времени, когда тренировали ирпеньское «Динамо»?

– Несколько лет не работал, а потом вместе с братом поехал в Черниговскую область. Работал там простым строителем, а строили мы Дворцы культуры. В это время, слава Богу, за мной уже не следили – на душе хоть чуть-чуть полегче стало. Трудно жить, когда знаешь, что за тобой постоянно подсматривают и все, что говоришь, прослушивают. Потом строил кооперативный дом в Москве. С футбольными знакомыми вообще не общался – практически никто не знал, что я в столице. Не хотелось создавать людям лишние неприятности.

– Не трудно было ко всему этому привыкать – после чемпионата мира, славы, золотых медалей, автографов?

– Трудно, что скрывать. Но я всегда трезво смотрел на вещи и хорошо понимал, что не имею права жить вчерашними победами. Тем более вы же помните – начинал-то я рабочим. Стало быть, знал, что это за хлеб.

«ЛУЧШЕ НА ЧЕРНОМ ХЛЕБЕ И ВОДЕ, ЧЕМ НА ПОСОБИИ ПО НИЩЕТЕ»

– Когда вам все-таки удалось уехать?

– Уже во времена перестройки, в 88-м. С 79-го я заявлений на выезд больше не подавал, зная, что бесполезно, – а тут появилась информация, что всех выпускают. Я подал заявление, и спустя 4 месяца оно было удовлетворено. 15 ноября 88-го мы с женой полетели по традиционному тогда маршруту: Австрия – Италия – Нью-Йорк.

– А дети?

– С детьми получилась история, которая «съела» у меня нервов не меньше, чем отказнические мытарства. Дочь на день опоздала в посольство Австрии в Москве, куда нужно было явиться к конкретному сроку, которого она не знала. И ей пришлось остаться – без квартиры, без прописки, в общем, без всего. А ее муж с 6-месячным ребенком вынужден был один поехать в Италию. Я разослал просьбу о помощи многим американским конгрессменам, а одновременно познакомился с секретарем КОНКАКАФ, который вывел меня на Федерацию футбола США. Все они в той или иной степени помогли – письмами, обращениями. Наняли юриста, он вытащил дочь из Москвы, но занял весь этот кошмар ровно год. Первый мой год в Америке.

– Когда вам разрешили ехать, вы испытывали радость?

– Сил радоваться уже не было – так вымотали меня эти годы. А когда приехал, началась эта история с дочкой. Денег и так никаких не было – да и откуда им быть после 10 лет в «отказе», – а тут еще пришлось занимать на адвоката. В общем, оказались в долгах.

– Работу быстро нашли?

– Через неделю после приезда оказалось, что в Нью-Йорке русские эмигранты открывают детскую спортивную школу «Спартакус». Меня сразу попросили открыть отделение футбола. Проработал я там месяцев 8, а потом открыл собственную школу. Что же касается велфера – пособия по нищете, – то я от него отказался. После того как мы с женой пару раз сходили в офис, где это пособие выдавали, и увидели эту гнусную и унизительную атмосферу, пришли к общему мнению: лучше будем есть черный хлеб и запивать его водой – но не будем сидеть на велфере.

– А как обстояли дела у жены?

– Она в Союзе работала косметологом, а здесь пошла на курсы и получила диплом с правом работать по специальности. И ей удалось попасть в очень престижный салон на Манхэттене.

– Ваша школа выжила?

– Да, она существует и по сей день. Командами трех возрастов мы участвуем во всех возможных турнирах и большинство из них выигрываем. В школе только ребята из русскоязычных семей – тут причина в том, что я, к сожалению, так и не выучил английский. Это самая большая ошибка, которую я совершил в Америке. В первый год я занимался делами дочки, а не языком, а потом появился круг общения – чисто русскоязычный, ведь живу я в Бруклине, где выходцев из Союза – тьма-тьмущая, да и сразу несколько программ телевидения – русские. Прямой необходимости в английском как бы нет. Вот я и не стал в отличие от жены серьезно заниматься языком – а сложись по-другому, как знать, может, работал бы сейчас в команде MLS? Когда лига организовывалась, я присутствовал на всех заседаниях Оргкомитета, меня знали. Но дальше дело не пошло.

– Вы счастливы?

– Счастье – слишком многогранное понятие, чтобы я ответил однозначно. Доволен ли я жизнью? Да, доволен. Потому что рядом со мной – два красавца внука, дочь, жена, зять. И живем все – дружнее не придумаешь. А что еще в моем возрасте надо?

– Вам знакомо такое чувство – ностальгия?

– Да. Жена вот сразу почувствовала здесь себя уютно, она не тосковала. А меня первые два года ностальгия мучила. По ночам не спал, а если засыпал, то снился мне Киев. Каждый раз. Я скрывал это, никому, даже домашним, не говорил – но это было. В 91-м летал домой – пригласили на 30-летие первого нашего чемпионства. Встретили превосходно, но ностальгия почему-то пропала. Привык, наверное, к Штатам. 3 октября у меня юбилей, 60 лет исполняется. Не знаю, получится ли, но хотелось бы встретить этот день в Киеве. И посвятить его киевскому «Динамо» и моей детской футбольной школе. Прошлому и настоящему.