Олег Кузнецов: «В честь «Рейнджерс» пел Катюшу»

«Спорт-Экспресс», 1995

Скажите, каким вы представляете Олега Кузнецова, сурового и жесткого защитника? Почти наверняка – мрачновато-неразговорчивым, неохотно общающимся с журналистами, малоулыбчивым. Каково же было мое удивление, когда ко мне в номер киевской гостиницы «Спорт» минута в минуту – как договаривались – вошел излучающий радость и какое-то душевное тепло 32-летний обладатель Кубка кубков, трехкратный чемпион СССР и столько же кратный – Шотландии, участник двух чемпионатов мира и двух первенств Европы, а теперь – игрок киевского «ЦСКА-Борисфен» Олег Кузнецов.

– На поле у вас такой суровый вид…

– Вот-вот, мне многие об этом говорят. А в обычной жизни я мухи не обижу! Вне поляны меня практически невозможно вывести из себя. Дома люблю тишину и покой. Сижу, к примеру, в комнате, газетку почитываю, решаю, наконец, на кухню зайти. Жена удивляется: «А ты что, дома?» – «Да». – «И давно пришел?» – «А я вообще-то никуда не уходил». Это обычный для нашей семьи диалог. Из него вы можете судить о том, как я веду себя в домашней обстановке.

– А кого можно назвать главой семьи – вас или супругу?

– Однозначно – ее. Но это, помимо характеров, можно объяснить и ритмом жизни в те годы, когда мы начали совместную жизнь (а свадьбу мы в 85-м отпраздновали). Лобановский тогда практиковал заезд на базу сразу после игры, так что даже в эти вечера ее видеть не удавалось. На следующее утро парились, проходили восстановительные процедуры – и в 11 по домам. А в 5 вечера – заезд по новой. Вот эти-то шесть часов и были в моем распоряжении. Так что даже дочку Катю (ей сейчас восемь лет) доводилось видеть урывками. Это и определяло, кто в семье бал правит.

– Давайте вернемся к временам, когда до создания семьи в вашей жизни было еще далеко. Мог ли черниговский пацан Олег Кузнецов предположить, что взлетит аж до Киева и сборной Союза? Или не было у него таких амбиций?

– Если честно, в детстве я не был человеком, для которого существовал футбол, только футбол, и больше ничего. В школе учился неплохо, закончил 10 классов с аттестатом на «4» и «5», и каких-то долгоиграющих планов, связанных с футболом, у меня не было. Да, закончил черниговскую ДЮСШ. Но даже гарантии, что меня пригласят в местную команду второй союзной лиги «Десна», отсутствовали. Поигрывал себе за завод – после смены мужики собирались и, когда кого-то не хватало, брали молодого – меня. Когда вскоре посчастливилось-таки попасть в «Десну», для меня это была вершина. Там все игроки были в моих глазах звездами, пусть и районного масштаба. Какой там Киев, какая сборная!

– И какими же ветрами вас в столицу Украины занесло?

– А сам не знаю. Второй мой сезон в «Десне» получился самым успешным в истории команды: она заняла второе место в своей зоне. Видимо, и у меня получалось, раз однажды вызвали в юношескую сборную Украины на турнир «Переправа». А потом приезжали селекционер «Динамо» Сучков и Пузач. И я поехал в Киев, причем абсолютно без всяких иллюзий.

– Откуда такой пессимизм?

– Да там и в дубле-то такие ребята играли, что не подступишься. Не говоря уже об основе – Балтача, Бессонов, Демьяненко, Журавлев… Мне дома все говорили: «Куда ты едешь?» Думал я и сам, что скорее кругозор расширю, чем в футбол играть буду. А судьба, видите, иначе повернулась.

– А какой, интересно знать, был у вас вариант выбора профессии помимо футбольной? И был ли?

– Был, и очень даже конкретный. Мой отец – военный, и родители очень хотели, чтобы я пошел по его стопам. Мать – та вообще категорически требовала идти в военное училище. Но однажды мне удалось по-мужски поговорить с отцом и доказать ему, что армейские перспективы меня как-то не очень радуют. И нам вдвоем с ним удалось разжалобить маму и объяснить ей, что футбол мне явно милее.

– Но в «Динамо»-то звание вы потом все равно получили?

– Как ни странно, нет. Я никогда ни на что не подписывался. Так и остался рядовым стрелком.

– В Киев вы, помнится, приехали как раз в тот год, когда сосредоточившийся на сборной Лобановский передал бразды правления в клубе Юрию Морозову. Не лучшее было для команды время.

– А может, только благодаря этому я в основу и попал. Все начало сезона было посвящено подготовке к четвертьфиналу Кубка чемпионов с «Гамбургом». Где в первом же домашнем матче в Симферополе мы, без моего тогда еще участия, сгорели – 0:3. Все планы на сезон пошли наперекосяк. Чемпионат начали ни шатко, ни валко. Может, будь тренером Лобановский, он продолжал бы доверять испытанным ветеранам. А Морозов, человек импульсивный, начал искать варианты и ставить молодых. Так я в состав я попал. К тому же травму получил Журавлев. Балтача стал играть последнего, я – переднего.

– Дебют вышел триумфальным, раз вы с тех пор стали в «Динамо» незаменимым?

– Все наоборот – кошмарным тот первый матч получился. Дрожь пробирает, когда вспоминаю. Вернее, первый в Киеве – дебютировал-то я в Одессе, и мы выиграли – 2:1. А потом дома играли со «Спартаком». Меня поставили персонально против Гаврилова. Здоровья и желания у меня вагон был, но против его хитрости ничего все это не стоило. Все атакуют, а он пару шагов назад с мячом сделает – я дергаюсь на него, а Гаврилов уже пасиком один в один коллегу вывел. И вынимай. Эта экзекуция полчаса продолжалась, после чего меня заменили. Да все равно мы ту игру проиграли

– 1:4, кажется. После такого 20-летнему парню и сломаться недолго.

– Никто мне головомойки не устраивал. Народ понятливый оказался: «Спартак» все-таки соперником был. Сыграл бы так с «Кайратом» или «Нефтчи» – боюсь, вообще «до свидания» бы сказали. А так просто две-три игры не ставили. Только со второго круга стал постоянно выходить.

– Говорите, вас амнистировали из-за имени соперника. Но ведь как раз более принципиальных игр для киевлян, чем со «Спартаком», и не бывало?

– Оно, конечно, так, но и прощали многое. Крест, во всяком случае, не ставили. А вообще атмосфера вокруг игр со «Спартаком» – это нечто незабываемое. Не забуду, как за неделю до каждого киевского матча с ними меня все друзья, родные и знакомые начинали доставать с билетами. Так у каждого из игроков было. Беру в клубе 50 билетов. Вроде все уже расписал – кому, когда. А тут еще кто-то звонит, и голова заново болеть начинает. Так до игры телефон что дома, что на базе красный был.

– Лобановский этот отвлекающий от игры ажиотаж не пресекал?

– За два дня он сажал нас на сбор в Конча-Заспе. Но легче становилось только в том отношении, что не сам я ездил билеты раздавать. Они оставались у жены, и даже утром в день игры звонки на базу еще раздавались.

– Вернемся все-таки к первому вашему киевскому сезону при Морозове. Почему, потеряв Лобановского, команда повалилась?

– А вы книгу Блохина и его рассказ об этом периоде читали?

– Было дело.

– Так вот, я с его мнением согласен. Ребята почувствовали в Морозове слабинку и начали к делу относиться иначе. Упражнения вроде были те же, что при Лобановском, но того рвения, того желания – пусть даже чуточку и подневольного, вызванного предельной требовательностью тренера – тут не было.

– А по-вашему, тренер должен быть сверхжестким человеком?

– Если команда стремится к чему-то по-настоящему высокому – да. И речь не идет о каком-то монстре, который все время кричит на игроков, – просто об архитребовательном человеке, который не дает спуску ни за что. Надо, чтобы команда не только уважала тренера, но и немного его боялась. Вспоминаю, что порой взгляд Лобановского был таким, что и я, и другие игроки, стоя в ряду, не могли поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза. Так и ходили с опущенной головой. Что интересно, с возрастом это ощущение не то что не пропадало, а укреплялось. Что я чувствовал в 20, что в 28 – без разницы.

– Может, это все-таки перебор?

– Не думаю. Конечно, об этом можно спорить, но критерий истины – результат. А его, этот результат, мы давали. Что же касается жесткости, то с 80 процентами наших футболистов так поступать и надо. Чуть слабину дашь – они сядут тебе на шею. Случай с Морозовым это доказал. И что важно, мы ведь не из-под палки у Лобановского работали, хоть и боялись его. Мы заражались его убежденностью, целеустремленностью. У того же Саши Заварова, моего близкого друга, почему до «Динамо» известная репутация была? Да потому что в «Заре» и ростовском СКА цели настоящей у него не было. А при Лобановском, много раз с ним беседовавшим, она, эта цель, появилась. И все побочное Саша сразу отбросил. Лобановский не только от нас – он в первую очередь от себя требовал. И множество кроссов с нами бегал. Если при Морозове игроки могли позволить себе на тренировках и в играх выкладываться процентов на 50-60, то при Лобановском выкладка меньше чем на 100 автоматически означала смертный приговор.

– Интересно, а свой знаменитый «сухой лист» он на тренировках показывал?

– Нет, во всяком случае, в мою бытность в команде, ни разу.

– Сейчас уходит ваше поколение, и мне кажется, что школа Лобановского уже дает щедрые всходы. Виденная мною, хоть и урывочно, работа Буряка и Блохина – тому свидетельство.

– От хорошего ведь не откажешься, если ты не враг себе, так? Я же помню, как мы потом и кровью нашего знаменитого прессинга добивались. Первый год, хоть и тренировались до упада, ничего не получалось, второй – уже лучше, третий – вся Европа не знала, куда от нас деться. Я видел не так давно работу Паши Яковенко в Никополе, сейчас в «ЦСКА-Борисфене» работаю у Михаила Фоменко – тоже почти все упражнения имеют авторство Лобановского. Как и предельный максимализм. Вот Яковенко категорически не устраивало даже третье место в первой лиге – только высшая! А руководителей клуба спокойненькая жизнь в верху, но не в самом, первой лиги вполне даже удовлетворяла – и они не захотели добиваться большего и создавать соответствующие условия. И Павел ушел. Это и есть закваска Лобановского. Закваска человека, который не любит и не умеет проигрывать.

– Давайте поговорим о вашем стиле игры. Передним защитником вы стали с детских лет?

– Да. Еще в ДЮСШ я был одним из самых высоких и мощных, а поскольку в целом командочка у нас была маленькая и техничная, в обороне приходилось отдуваться мне. Я с этим обстоятельством смирился быстро, и вперед меня особо не тянуло.

– А функцию персональщика вы тоже с юношества на себя «примерили»?

– Если вспомнить не отдельные матчи, а карьеру в целом, то даже в киевском «Динамо» по игроку я действовал не так часто, как может показаться. Это сейчас, при новой схеме 3-5-2 с двумя персональщиками, я бы играл так постоянно, в «ЦСКА-Борисфене» я как раз таки по игроку и действую. А с четырьмя тогдашними защитниками большей частью контролировал свою зону. И только в особых случаях, раза три в сезон, мне поручалось кого-то «прихватывать».

– С кем из зарубежных звёзд доводилось играть «тет-а-тет»?

– С ходу всех не назову, но только навскидку – ван Бастен, Виалли, Папен, Олдридж…

– По свидетельству многих опекунов, иные звезды в «ближнем бою» оказываются людьми… ну, скажем так, не очень порядочными и не выбирающими средств для борьбы с оппонентом. Исподтишка, разумеется.

– О перечисленных выше людях ничего плохого сказать не могу. Похитрее других, пожалуй, ван Бастен. Я с ним играл на «Европе» 1992 года в Швеции. Лишь незадолго до того чемпионата я вылечился от серьезной травмы колена, а потому лучших кондиций набрать не успел и вышел на поле с повязкой. Его состояние было лучше моего, и, чувствуя, что не всегда справляюсь, я раз его за футболку придержал, другой – толкнул незаметно. Он подошел и по-английски сказал: «Еще раз меня схватишь, тебя с поля вынесут, потому что я вижу твое перебинтованное колено и знаю, что с ним можно сделать». После этого у нас эксцессов больше не возникало.

– Как складывались ваши отношения с соперниками по чемпионату СССР, которым вам доводилось противостоять? Шишек-то они получали немало.

– Знаю, меня побаивались: мол, жесткий, кто-то даже говорил – жестокий. Но говорили такое не те, кто против меня играл. Они-то знали, что всегда старался сыграть в мяч и шел в самые жесткие стыки – искры из глаз летели, – но никогда не бил по-подлому, на убой. Ни разу в моей биографии не было случаев, чтобы я что-то кому-то сломал или нанес тяжелую травму. Да, иногда эмоции брали верх. Выходишь на поле, глаза навыкат, в запарке можешь кому-то сказать: «Ты отсюда не уедешь». Но за полем с теми же спартаковцами у нас были отличные отношения, и в сборной мы уживались прекрасно. Даже сразу после игры могли как ни в чем не бывало обмениваться шутками.

– А бывали ситуации, при которых вы на поле переставали себя контролировать?

– Бывали, что скрывать. Случалось это в те моменты, когда соперники открывали охоту на наших – Заварова, Беланова, Яковенко, Михайличенко. Тут уж приходилось начинать «ответный огонь» – такого в игре простить нельзя.

– Каждый сезон вы собирали коллекцию из 7-8 «горчичников», а то и больше.

– Когда я выходил на поле, то о всех предыдущих карточках забывал. Я видел игрока, видел мяч, и моей задачей было не дать игроку не то что забить – даже получить этот мяч. Иногда это рвение приводило к настолько нелогичным решениям с моей стороны, что это оборачивалось новыми карточками и последующими внушениями от Лобановского. Стоит вспомнить самый, наверное, памятный «горчичник» – в полуфинале чемпионата Европы-88 против Италии, из-за которого я не смог выйти на финал. Володя Бессонов сбивает Виалли, и судья что-то ему долго и эмоционально говорит. Не успевает после этого Виалли встать и получить мяч – я «качусь». И хоть столкновения у нас, собственно, и не было – арбитр уже стоял с желтой. А было это всего-навсего на… третьей минуте.

– Могу себе представить ощущения человека, который в самом начале полуфинала уже знает, что в финале он при любом раскладе не выйдет.

– А я не звал.

– То есть как?

– Первую-то я в каком-то далеком отборочном матче получил – тогда они считались. И я о ней сто раз успел уже забыть. Что играть с Голландией не буду, только после игры узнал. И хорошо – так бы в игре посторонние мысли в голову лезли, и мог бы натворить невесть что. Потом, конечно, очень тяжело было. Наверное, тот чемпионат был моим звездным часом, и что я чувствовал, сидя на скамейке, не передать.

– Вы вышли на пик вашей карьеры все же не в 88-м, а двумя годами раньше. Какие воспоминания сохранились от исторической лионской победы над «Атлетико» в финале Кубка кубков?

– Как-то все буднично было. Смотрю, как сейчас обставляются игры Лиги чемпионов – предматчевый ажиотаж, интервью до игры, праздничная атмосфера… А мы приехали (помню, нас зарубежные журналисты доставали вопросами о только что случившемся в Чернобыле, а мы и сами толком ничего не знали), потренировались, сыграли и уехали.

– А как отмечали победу?

– Тогда же антиалкогольный указ только вышел. А в делегации с нами множество партийных бонз было. Так что после игры мы с тренерами, без посторонних, втихаря заперлись в раздевалке и наполнили Кубок содержимым нескольких бутылок купленного загодя шампанского. Каждый выпил по глоточку, что-то сказал. Но проходила вся эта церемония в обстановке строжайшей секретности – нам бы головы снесли, если бы узнали.

– В сборной вы к тому времени уже были? Или попали в нее после смены власти, происшедшей спустя пару недель?

– Первый раз Малофеев пригласил меня в 85-м на последний в году товарищеский матч с немцами, но на поле я не вышел. А в 86-м, начиная с январского сбора на Канарах, я в сборную призывался постоянно.

– Как складывались отношения с Малофеевым?

– Ничего плохого о нем сказать не могу. Думаю, что основу той яркой игры, что показали мы в Мексике, во многом заложил именно он. А неважные результаты в контрольных матчах первой половины 86-го – больше результат стечения обстоятельств.

– Нетипичная позиция для киевлянина!

– И тем не менее. Кстати, я, наверное, последним узнал о том, что Лобановский сменил Малофеева. Колосков уже приехал на базу для того, чтобы провести собрание, и только тогда мне все стало известно. Я вообще такой человек, что всегда старался не лезть в разного рода закулисные игры.

– Какая сборная Союза вам больше по душе – образца 86-го или 88-го года?

– Наверное, все-таки 86-го. Зрелищнее она играла, вдохновеннее. Но два года спустя на поле вышли закаленные и опытные мужики, а в 86-м – талантливые, но немного переоценившие свои возможности пацаны. Я же помню, как перед матчем с Бельгией главной нашей темой для обсуждения было то, кто станет нашим соперником в четвертьфинале – Дания или Испания. А тут еще и местные газеты расхолаживали заголовками типа: «Нас ждет матч века: СССР – Дания». А вышли в итоге бельгийцы с испанцами. Сколько ни спрашивайте, не смогу толком объяснить, что происходило в том матче в нашей защите. И тогдашние обвинения в адрес Баля, которого предпочли выздоровевшему Чивадзе, а потом назвали главным виновником поражения, – это поверхностно. Как-то все сплелось – и самоуверенность, и судейство Фредрикссона, и какой-то рок… Иначе мы просто не могли бы проиграть бельгийцам.

– Между чемпионатами мира и Европы было очень яркое и примечательное событие во внутрисоюзной футбольной жизни – финал Кубка СССР 1987 года «Динамо» (Киев) – «Динамо» (Минск). Финал, в котором Олег Кузнецов сыграл далеко не последнюю роль.

– Такую, что после игры, к счастью, выигранной в серии пенальти, Лобановский сказал мне: «Твоя игра стоила мне седых волос». Первый тайм того матча – это был для меня какой-то кошмар. Сначала я не попал по мячу, а Кондратьев выскочил один на один и забил, а потом Гоцманов убирал мяч под себя, а я в подкате его подсек – и пенальти. 1:2 горели после первого тайма – и оба гола мои. Хорошо хоть в перерыве мне никто ничего не сказал. И я сумел один мяч отквитать – как только нам забили третий.

– Кто видел, вряд ли забудет этот страшный дальний удар в «девятку».

– Раз в год и палка стреляет. Может быть, Бог увидел мои страдания и сжалился. А на 90-й Заваров сравнял счет – 3:3 – в этом невероятном матче.

– Вы били пенальти в той серии?

– Нет. Я вообще всего один раз бил пенальти за всю свою взрослую карьеру, хотя в ДЮСШ это делал регулярно. Причем интересно, что эта единственная «точка» была незадолго до того финала – в полуфинале, когда мы тоже в серии пенальти прошли московское «Динамо». Первая серия закончилась со счетом 4:4 – не забили, как всегда, великие: Блохин и Газзаев. И начали исполнять до промаха. Подхожу к мячу, в воротах Прудников. Достаточно явно замахиваюсь в один угол, куда и собираюсь бить. Вратарь этот замах улавливает и бросается туда. Но за мгновение до удара я поскальзываюсь, и мяч скачет в другой угол! Самое интересное, что после того смешного удара московский динамовец промахнулся – и мы вышли в финал. Но я предпочитал больше судьбу не искушать и в списке бьющих значился только под 10-м номером – за мной был лишь Вася Рац. До нас дело не дошло.

– Если «Европа» 88-го вознесла Советский Союз почти до небес, то «Мир» 90-го едва ли не зарыл в землю. При том же составе!

– При составе, на сей раз не повзрослевшем, а состарившемся на два года. Что-то из нас тогда ушло. Новички, тот же Шалимов, приехали туда как на праздник. А у нас чувства уже какие-то притупленные были – может, после шести лет беспрестанного пребывания на виду. Какая-то пресыщенность футболом. А тут еще все эти конфликты с деньгами…

– Это когда игрокам, неудачно выступившим на чемпионате, руководители отказывались дать обещанные деньги за рекламу, а команда в ответ отказалась улетать из Италии?

– Именно. Я, как всегда, узнал обо всем последним – на этот раз потому, что сразу после игры с Камеруном с разрешения руководства уехал на пару дней в Турин к Заварову. Приезжаю в мыле за два часа до предполагаемого вылета самолета и слышу: «А куда ты спешил? Мы никуда не летим». Каждые полчаса собирались тренеры и Дасаев, Бессонов, Хидиятуллин, и всякий раз мы слышали разное: то летим, то нет. Слава Богу, все нормально разрешилось.

– На том первенстве, помнится, вы отличились «голевым пасом» Бурручаге?

– Было дело. Вы помните, что вытворял с нами все тот же Фредрикссон, и в один момент меня подвела несдержанность. У штрафной сбили Каниджу, и все остановились, ожидая свистка, но его не последовало. Мяч отскочил ко мне, и я с досады хотел запустить его в ни в чем не повинного Каниджу, но промахнулся, и мяч попал прямо на ногу Бурручаге. И тот забил нам второй гол. Хороший урок. Сейчас бы я такого себе никогда не позволил.

– Когда вы уехали в «Рейнджере»?

– Отыграл последний матч сезона-90 дома с ЦСКА, ставший для нас золотым, и отправился в путь-дорогу.

– Контракт уже был подписан?

– Да. Уехал я 10 ноября, а еще в августе в Глазго был сыгран специальный матч-презентация Кузнецова между «Рейнджере» и «Динамо».

– Не ударили в грязь лицом перед своими будущими болельщиками?

– Представляете, на второй минуте гол забил! И выиграли мы тогда – 3:1. Особого значения счет, конечно, не имел, но перед игрой ребята всячески меня подначивали. Гена Литовченко торжественно вручил на один матч капитанскую повязку, вся команда настойчиво просила после игры пиво выставить, если все удачно пройдет. Что я и сделал.

– В Шотландии было бы логичнее выставить славный местный виски.

– Я таких крепких напитков не пью. Вот пивка немножко после игры – это другое дело.

– Ваша шотландская эпопея, если мне не изменяет память, началась с тяжелой травмы.

– До нее был успешный первый тур. В Глазго существует так называемый комитет ветеранов «Рейнджерс», который после каждого матча определяет лучшего игрока команды, которому вручается красивая пивная кружка с указанием даты матча, соперника и надписью «Лучший игрок». В первом туре я такую кружку и получил. А на 20-й минуте второго после толчка в спину всей тяжестью упал на колено и порвал связки. Выбыл до конца сезона.

– Может, переутомленность организма после многомесячного сезона и чемпионата мира сказалась?

– Может. Но не исключено, что меня рейнджеровские врачи сглазили. Незадолго до того на медосмотре они ахали: «Ой, такого здорового парня мы в жизни своей не видели!» К тому времени ни переломов, ни других серьезных травм у меня не было. Ждать оставалось недолго.

– После таких травм, когда игрок еще не успел окупить затраты на свое приобретение, руководство клубов обычно резко к нему охладевает.

– Не тот случай. Не знаю, как в других шотландских клубах, но в «Рейнджерс» какая-то особая человеческая атмосфера. Вот недавно звонил мне восхищенный Саленко, говорил, что в Испании таким отношением и близко не пахнет. Когда я получил ту травму, тогдашний главный Грэм Сунесс сказал: «Ничего страшного. Мы тебя пять лет ждали, еще год подождем». Все эти месяцы мне постоянно давали понять, что я полноправный член команды. Вот только не играю по не зависящим от меня причинам. И дом, и машину мне предоставили – все, как основным игрокам. Постоянно приходили с пожеланием выздоровления незнакомые люди, приносили торты. По почте получал массу открыток. За все восемь месяцев лечения я ни разу даже в Киев не съездил – настолько приятно мне было в такой обстановке. Хотел ради этих людей быстрее выздороветь и рвался на поле, когда было еще рано.

– А к жизни в Шотландии тяжело было привыкнуть?

– Не сказал бы. Весь первый год я ловил кайф от того, что наконец-то все время рядом со мной моя семья. А то как раньше было – увидел дочку первый раз, когда родилась, второй раз показали – ой, она уже ходит. Третий – Боже, уже говорит. Четвертый – Господи, в первый класс пошла. Утрирую, конечно, но по большому счету так и было. А тут все время вместе. Тот первый год, несмотря на травму, для меня как мгновение пролетел.

– Язык тяжело давался?

– В пределах школьного курса я английский знал. Но не имел понятия о жутком шотландском акценте, который понять нормальному человеку в принципе невозможно. Сейчас, после возвращения, учителям приходится переучивать дочку, которая, как губка, впитала этот шотландский говор. А мне очень повезло: физиотерапевт, к которому я каждый день ходил на восстановление, оказался австралийцем. Он с такой радостью помогал мне осваивать нормальный английский, что купил себе англо-русский словарь и терпеливо втолковывал, что мне надо знать. Но я в долгу не остался. Тогда он еще не был в штате клуба, а после моего выздоровления я порекомендовал руководству взять его, и теперь он получает раза в три больше, чем раньше. Подружились и наши жены, и дети.

– Так как же разобрались с шотландским «прононсом»?

– А никак. Их даже англичане не понимают. Мой друг-физиотерапевт написал мне список жаргонных выражений, но все равно в шотландском исполнении понять их было трудно.

– Своеобразная страна Шотландия, не правда ли? Их знаменитые юбки взять хотя бы.

– Первое время я никак не мог привыкнуть, когда на свадьбе девушки были в длинных платьях, а молодые люди – в смокингах, бабочках и… юбках с белыми гетрами. Но однажды самому довелось нарядиться. В «Рейнджерс» бурно празднуется Рождество и есть день Happy Fun, когда каждый футболист обязан прийти на тренировку в каком-либо маскарадном костюме. Кто-то приезжал в обличье слона, кто-то – медведя, иные становились баскетболистами и бейсболистами. Я же решил стать просто шотландцем – взял напрокат юбку, надел рыжий парик, соответствующие гетры и ботинки. И был встречен на ура. Как и Лесик Михайличенко, который оказался неким восточным раджой. Алексей в чалме – это надо было видеть. Все на эту «тренировку» приходят, фотографируются для газет, потом ездят по городу на автобусе, а завершают вечер в баре, где напиваются до потери пульса.

– А какие еще клубные традиции вам довелось испытать на себе?

– Если ты новичок команды, то по окончании первого сбора в автобусе должен взять микрофон и спеть какую-нибудь песню. Все стоят, хлопают, пивко потягивают, а ты орешь в микрофон.

– Обязательно по-английски?

– Упаси Боже! Что хочешь, то и поешь. Я вот «Катюшу» исполнил – первое, что в голову пришло. Вообще слово «веселая» по отношению к команде «Рейнджерс» это очень-очень мягко сказано. В мои времена там Маккойст с Дюррантом заводилами были. Закончилась, к примеру, тренировка, на которую все обязаны явиться в пиджаках и при галстуках. Стоишь при полном параде, причесываешься. И вдруг тебе за шиворот выливается ведро воды, разбавленной фантой. И все хохочут.

– А не возникает желания врезать шутнику?

– Да что вы, настолько все это происходит доброжелательно. В следующую секунду шутник запросто может отдать тебе вместо замоченных рубашки и пиджака свои. Кстати, и тренеры, и администрация клуба такую обстановку в команде всячески поддерживают.

– Но не только же атмосферой можно объяснить уникальные внутришотландские успехи «Рейнджерс», уже много лет не отдающего чемпионство кому бы то ни было, да и не собирающегося это делать впредь?

– Резкий подъем «Рейнджерс» начался при Сунессе. Он сумел убедить руководство клуба, что, если хочешь на что-то серьезное рассчитывать, необходимо вкладывать совершенно другие деньги. А они есть. Достаточно незауряден президент клуба – бывший автогонщик, попавший в тяжелую катастрофу и лишившийся возможности нормально, без костылей, ходить. Но он стал бизнесменом, продает металл – и, видимо, очень успешно. При Сунессе в «Рейнджерс» появились не только мы с Михайличенко, но и несколько англичан, имеющих о футболе гораздо более толковое представление, чем большинство шотландских игроков, – Вудс, Стивен, Стивенс, Бутчер. А в прошлом году клубу удалось приобрести даже таких европейских звезд, как Брайан Лаудруп и Боли, в этом году – Саленко. Именно такой способ комплектования отличает «Рейнджерс» от всех остальных клубов, предпочитающих тратить небольшие суммы и покупать шотландцев, «прокручивающихся» без особого успеха из клуба в клуб. Отсюда и все успехи «Рейнджерс». Но на европейском уровне этого недостаточно. И это, боюсь, надолго – я видел, как у них 13-летние дети занимаются при клубе. У нас бы «стеночки» разыгрывали, «квадраты», а там кроме примитивных навесов и ударов головой вообще ничего нет.

– Противостояние «Рейнджерс» и «Селтика» – это действительно что-то особенное?

– Скорее для болельщиков, чем для самих команд, – разница в классе все-таки большая. Но как они друг друга ненавидят! В Глазго есть три стадиона – один национальный, а два других принадлежат «Рейнджерс» и «Селтику». Не так давно один из решающих матчей играла сборная Шотландии, ожидался полный стадион. Но матч решили проводить на рейнджеровской арене, и она оказалась наполовину пустой! Болельщики «Селтика» принципиально на этот матч не пошли. И будь наоборот – было бы то же самое. Вот до чего доходит.

– Когда и почему вы решили уйти из «Рейнджерс»?

– Сыграв почти полностью сезон после травмы, следующие два я выходил гораздо реже. И когда перед прошлым сезоном клуб купил Боли и Петрича, я попросил руководство, несмотря на остававшийся год контракта, найти мне клуб. И нашли – «Маккаби» из Хайфы. Посомневались мы с женой чуток – и поехали. Но, как выяснилось, брало меня «Маккаби» под Лигу чемпионов. А туда в матчах с «Казино» еще надо было попасть. Дома уверенно играли, вели – 1:0, но на 80-й минуте я из-за травмы, полученной на тренировке и в тот момент обострившейся, ушел с поля. И за десять оставшихся минут мы получили два гола. Ни в какую Лигу не вышли, и я сразу почувствовал, как изменилось ко мне отношение. Обещали дом, а мы как месяц, так и еще два жили в гостинице.

А ребенку что делать? Русских школ нет – только на дом учителей можно вызывать. Английский колледж – одно из наших условий – находится в Тель-Авиве, что в часе езды. Можете себе представить каждый день по два часа в дороге для семилетней девочки? В общем, решил я уехать, и препятствий мне не чинили. Как вызвали на матч сборной Украины в ноябре, так я дома, в Киеве, и остался. О чем не жалею.

– А почему сейчас в сборную не вызывают?

– Наверное, старый стал…

– Еще одно «почему». Вы выбрали не родное «Динамо», а «ЦСКА-Борисфен»…

– Когда я вернулся в Киев, меня встретил динамовский автобус. Сабо незамедлительно пригласил в команду, в которой я до отпуска и тренировался. А потом пришел Онищенко. Прошел я у него сбор и попросил определиться – нужен я команда или нет. Не услышав ничего вразумительного, перешел в «ЦСКА-Борисфен», куда меня звали, еще когда я в Шотландии играл. И я согласился – главного тренера Михаила Фоменко знаю еще по дублю «Динамо», который он тренировал в 83-м, когда я туда попал. В тренерский штаб входят Витя Чанов и Сережа Балтача. Мне приятно быть вместе с этими людьми. А президент клуба Злобенко, одержимый футболом человек, сумел поднять команду с любительского уровня до положения одного из лидеров украинского футбола. За три года! Он сделал невозможное, и я рад помочь такому человеку.

– Прочие борисфеновцы на десяток лет моложе вас.

– Каких-то поблажек со стороны Фоменко я не прошу. И ни в каких тренерских решениях не участвую. Он – тренер, а я – игрок, и каждый должен знать свое место.

– Условиями довольны?

– Конечно, это не «Рейнджерс», но по украинским меркам очень неплохо. В конце концов, когда я возвращался из-за границы, то знал, на что шел. У меня и в мыслях не было остаться жить в Шотландии, хоть я и храню сбережения в тамошнем банке. Здесь, на Украине, мои друзья, мои родители.

– Они по-прежнему живут в Чернигове?

– Да. Отец уволился из армии и работает инженером на радиоприборном заводе, мать, которая раньше работала инженером в строительно-проектном институте, ушла на пенсию. Я рад, что наконец-то эти в лучшем смысле слова гордые люди согласились брать у меня деньги, которыми я могу помочь им жить по-человечески. Они никак не хотели смириться с мыслью, что всю жизнь работали, копили, а потом это в момент сгорело и теперь их обеспечивает собственный сын. Отец до последнего времени ни в какую не хотел брать деньги. Только после возвращения со скрипом дело продвинулось.

– А как вас молодые в команде называют? Наверное, по отчеству?

– Не-ет. Как везде меня звали Кузей, так и сейчас. Я вообще не хочу, чтобы по отчеству называли. Это о возрасте напоминает. А я… я еще играть хочу. И заканчивать не собираюсь.