Удар-протест в стиле жизни Евгения Ловчева

«Спортивная жизнь России», 08.1998

Дело шло к вечеру, когда я нагрянул в его офис, имея в карманах диктофон и блокнот с набросками к его мятежному портрету:

«Идеальный режимщик. Никогда не курил. К спиртному каменно равнодушен. За столом на собственной свадьбе пригубил полфужера шампанского».

«Женат дважды. Детей двое».

«Владеет собственной фирмой».

Переворачиваем страницу:

«Вы не поверите, черт возьми! – играет мушкетерскими усами Михаил Боярский. – На тренировках он зверствует так, будто мы настоящие футболисты! Такого возмущенного крика я не слышал».

Слово тренеру Герману Зонину: «Однажды наша сборная приехала в Бразилию. Утром всей командой собрались на пляж. «Жень, а ты что не с нами?» «Да я бы с радостью, Герман Семеныч, страсть как тянет искупнуться, на песочке поваляться. Но мне к «Спартаку» готовиться надо – сезон-то в разгаре». И вместо пляжа побежал кросс. Добавлю, что с мнением Ловчева, это я давно подметил, считаются все и вся, ведь это мнение человека недюжинного».

«До деньжат он шибко жаден – вот что!» – из разговора в футбольных кулуарах…

Еще страничка долой:

«Я слишком люблю футбол, чтобы в нем работать…»

«Когда говорят, что в футбольном доме у нас чистота была прямо райская, тут хоть плачь, хоть смейся».

– Вы вот о «елейных воспоминаниях» высказались…

– Слова мои, да, но добавить хочу. Тогда вы меня до самой точки, надеюсь, поймете. Все эти сказочки хороши только для тех, кто не знает изнанки игры. Я ее тоже не знал, пока смотрел на футбол из окна спартаковского автобуса. Я любил игру – до одури. Игра тоже платила мне взаимностью. Казалось, что благостный этот союз не закончится никогда. Но идиллия хрустнула, как только закончив играть, я вернулся туда уже тренером. Футбол мне открылся тогда как бы с черного хода, где в порядке вещей было пьянствовать с судьями. Или, шаркая ножкой, встречать их в аэропорту, где вместо «здрасьте» с тебя открытым текстом требуют бакшиш. В нагрузку к заявке – таскать в Федерацию деньги с продуктами, лебезить перед кем-то…

– Иначе нельзя было?

– Без грязи, хотите сказать? Именно так я и жил – на лапу никому не давал. И сам не брал. А меня за эти принципы долбали… Но всему есть предел. Как-то я пришел к большому спортивному начальнику, в кабинет с вертушкой. Говорю: «По трухлявой морали существовать не хочу. И не буду. А по-честному не дают». Выслушал он мою исповедь и говорит: «Если так допекло, уходи, Жень, не мучайся. Все равно не приживешься».

– И вы ушли?

– И я ушел.

– С чистой совестью, или какое-то пятнышко все-таки было?

– Чуть-чуть однажды не замазался. В Куйбышеве. Очки до зарезу были нужны, вот и завязал натуру в узел – и к соперникам на поклон. Но все это, надо сказать, поломалось, и вовремя. И перед футболом я остался чист.

– Но давайте вернемся к «Спартаку». В ту самую пору, когда вы были в нем за капитана. Теперь представим: к вам приходит гонец и, молитвенно сложив руки, предлагает щедрую мировую. Очков у вас в избытке, можно и…

– Не-е-е. Разговаривать со мной на эти темы было делом пустым. Году, дай Бог памяти, в 74-м, кажется, «Пахтакор» отчаянно карабкался в восьмерку – рубеж, по тем временам, как раз «мастерский». Приезжаем в Ташкент. А вечером Саша Минаев приводит ко мне в номер Володю Федорова. «Володь, – говорю, – и не проси даже. Мы своих «мастеров» с боем брали, а не покупали. Так что, извини». В другой раз Николай Смольников, бакинец, появился: «Коля, а зачем вам ничья, не пойму? «Нефтчи» и так уже вылетел…» «Не в вылете дело. Жень, у нас, понимаешь, загранка не состоится, если вам проиграем». «Ну, ты меня знаешь: я по левым делам не специалист». Но сказать, что все мы без греха, значит соврать. Году где-то в 70-м, по-моему, на финише сезона горел «Черноморец», на треть состоявший из бывших спартаковцев. И вся команда продала одесситам игру. Кроме троих – Папаева, Абрамова и Ловчева. Мы отдавали мяч вперед, а нам его обратно за спину кидали свои же ребята. В перерыве я подошел к Симоняну: «Никита Палыч, игра продается…» Потом меня Старостин вызвал: «Ты уверен, что игра продавалась?» Но это пятно было единственным. На моей памяти – единственным.

– Говорят, что Николай Петрович Старостин, незабвенный спартаковский патриарх, называл вас не иначе, как – идеалистом?

– Это так. Он и относился ко мне хорошо, хотя, конечно, не мог мне простить ухода в «Динамо»… Меня года два уже как не было в команде, когда к нему в кабинет пришел один ушлый журналист из «Советской России». Он статью против меня как раз стряпал, думал и Старостина приобщить. Выслушав его, Николай Петрович произнес лаконичную фразу, которой, не скрою, я очень горжусь. Вот она: «Ловчев – великий энтузиаст футбола, этим все сказано».

– Кстати, это вы однажды в раздевалке бутсы в стену швырнули, крича еще, что на поле больше не выйдете? А Старостин с Симоняном рядом стояли. Ведь было такое, Евгений Серафимович?

– Было, я разве отказываюсь, в 1971 году. В тот сезон стряслась со мной одна напасть, ноги сводило. К концу матча так бывало прихватит, хоть зубами их отгрызай. И вот вам, пожалуйста, ситуация: играем на Кубок с «Кайратом». Два тайма я еще продержался. А на табло – нули. Выходит, еще впереди полчаса дополнительных, которые мне, чувствую, не выдержать.

Попросил я тогда Колю Киселева прикрыть мое место на левом краю обороны. Сам же в середину пошел. А Коля, полузащитник, и по привычке своей все вперед убегал, а в брошенной им зоне тут как тут появляется Олег Долматов и с душой бомбит наши ворота. После игры в раздевалке ко мне подошел Никита Палыч и выдал по первое число. Ну я сижу слушаю. Молчу пока. А внутри уже все закипает: это что такое творится, а? С ногами, понимаешь, полускрюченными я бился, как мог, а теперь на меня такое выслушивать?! Вскочил, бутсы – в стену хрясть! Все! Больше в футбол не играю! Через день вся команда собралась в Тарасовке…

– А вы?

– А я дома остался. На игру, правда, приехал. Купил в кассе билет и весь матч просидел на противоположной от раздевалок трибуне.

– Так и не зашли?

– Нет. После свистка – сразу домой. Ночью не спал, все ворочался. Думал. Вдруг звонок. Снимаю трубку – Старостин: «Женя. Извини, что тревожу так поздно. Не спишь? Меня вот тоже сон не берет. Женя, скажи, известно тебе, что такое «Спартак»?. «Известно, конечно, раз я в нем играю». «Спешишь, Женя, спешишь, не все так просто. Вот послушай, что я об этом думаю…» Спокойно, с расстановкой он толковал мне о сути «Спартака», о том, сколько значит команда в жизни простых людей. И сказал буквально следующее: «Ты можешь обидеться на Симоняна, на меня. Но пойми: Симонян и Старостин – это еще не весь «Спартак». «Спартак» – это значительно больше и глубже». Нет, вы только вдумайтесь: это говорил человек, который создал команду, не говоря уже о прочих его заслугах!

– И чем кончилось?

– А тем, что с утра пораньше я поехал в Тарасовку.

– Два сезона прошло, и вы снова в центре скандала. Пенальти… Ловчев разбегается, бьет, и – мяч, как спутник по орбите, заворачивает к угловому флажку…

– Вас что, подробности интересуют? Расскажу… Дело в том, что умные головы, сидящие в Федерации, взялись найти противоядие договорным матчам. Думали-думали, наконец, осенило: если основное время завершилось вничью, значит, дальше надо бить пенальти. Кто больше забьет – тому очко. На следующий год этот вердикт был усовершенствован до полного абсурда: если ничья, то бить по пять пенальти, если снова ничья – каждому по очку. Первая игра была у нас в Донецке. Я – капитан. Закончили по нулям. Анатолий Коньков подходит: «Ну что, как бить будем?» «Забиваем по три». Вот тут я договорник, да. Подхожу, значит, к ребятам: «Так, ты – забиваешь, ты – нет…» Гена Логофет бил последним – мимо, как и надо. Хорошо, по очку получили. В мае выходим на тбилисцев. Опять – 0:0. Опять пенальти. Кахи Асатиани подходит: «Как бьем?» «По три в цель». «Лады». Возвращаюсь к ребятам: «Так, ты – забиваешь, ты – нет. Гена, ты мимо». «Жень, я в прошлый раз уже не забивал – все, хватит». Хватит, так хватит, сам пробью последним. Выхожу на точку: вот мяч, там – ворота, и надо сделать так, чтобы он в них не попал. Неприятное, скажу вам, ощущение. Не по себе как-то. В конце концов плюнул, разбежался и пульнул мяч к угловому. Стою, улыбаюсь, а все это крутят по телевизору – крупный план на всю страну… Кошмар! Скандал вселенский! В экстренном порядке собралась спортивно-техническая комиссия Федерации. Сидели, решали, какую бы кару Ловчеву дать. Большинство склонялось к дисквалификации. Старостин в Тарасовку приехал: «Дела скверные, очень!» «Ладно, – говорю, – я им тоже жизнь устрою. В суд подам: нервный срыв на почве пенальти. Пусть расхлебывают». Но обошлось… А пенальти эти идиотские были отменены.

– Ну ладно. Это все футбол. А в личной жизни как? Надеюсь, хотя бы жена вносила успокоение в вашу душу?

– Стыдно сказать, но поколачивал даже.

– А может, она первая начинала?

– Не-не, что вы. Ну, женщины – это вообще… Со второй женой тоже разошелся. Да, влюблен был, конечно. Она, думаю, нет. С самого начала чувствовал: что-то не так у нас.

– Зачем же тогда женились?

– Венчались.

– Тем более.

– Сомнения были, но уже объявил, друзья готовились. Отменить? Хорош я тогда бы был перед ними… Ну а что дальше? Жили, мучились – то уходил, то возвращался. Потом все рухнуло окончательно.

– О третьей попытке не думаете?

– Если человек встретится. И встретился уже. Она, правда, замужем.

– Опять, значит, тупик.

– Почему тупик? Подождать надо, куда судьба выведет. Надеюсь, к счастью.

– Наивный вопрос. А что такое счастье?

– В разное время – по-разному. Когда я играл в «Спартаке», счастьем была победа. Когда жена тебя понимает – тоже, наверное, счастье. Дети. У меня же классные дети!

– А в деньгах оно есть?

– Для второй жены – было. Мне дороже иное. Однажды с девушкой иду по Арбату в час ночи. Вдруг меня догоняет парень какой-то: «Извините, вы, случайно, не Ловчев?» «Ловчев!» «Тогда я спасибо хочу вам сказать за игру вашу в «Спартаке». Я гляжу на него: парнишка-то молодой совсем, чуть за двадцать. И моей игры он живьем, стало быть, не видел. Значит, рассказывал кто-то.

– Выходит, вы уже живая легенда, Евгений Серафимович?

– Выходит так.

– Для полной благости, может, есть резон в большое тренерство вернуться?

– Исключено. Отболел я уже что-то доказывать.

– Оттого, вероятно, «Минкас» и не тянет – всего девятое место в прошлом сезоне.

– Мне оно хуже ножа. Спать по ночам не дает. Но эти неудачи – временные. Обязательно пройдут. Будем выше.

– А «Дину» съесть – как, по зубам?

– «Дину»? Пока совладать с ней, конечно, трудно. Пять-шесть порядков, что нас разделяют, с маху, разумеется, не одолеть. Но бороться будем.

– А Госдума? Артисты?

– Ну, это немножко другое. Для души. Я ценю дружбу с Малежиком, Лозой, Боярским… Был, помню, момент: я заболел. Лежу дома один, температура под сорок. Тут звонит Юра Лоза: «Женя, что у тебя с голосом, не пойму! Плохо тебе? Сейчас же выезжаю, жди». А дело уже к полуночи. Привез что-то вкусное, таблетки разные, боржоми. На другой день хорошего врача привез. Вот это и ценно. Это и есть жизнь, когда рядом есть люди, которым ты нужен.