Тот гол в Париже…

«Спорт-Экспресс», 04.1995

Странное чувство охватило меня прошлой осенью, когда я впервые оказался на парижском стадионе «Парк де Пренс». На протяжении всего матча киевских динамовцев с «Пари Сен-Жерменом» в Лиге чемпионов не покидало ощущение, будто я здесь уже был раньше… Слышал рев этих трибун, усиленный ребристым козырьком-резонатором по всему стадионному овалу… Видел мяч, вздыбивший сетку ворот… Да нет, конечно. Вовсе не этот «французский» гол видел я, обидный и горький для киевлян, а совсем другой, который намного раньше, кажется, уже в иную эпоху, в один миг сделал счастливой огромную страну.

Летом исполняется 35 лет первой (и единственной) победе сборной СССР в первом розыгрыше Кубка Европы. Мне было десять лет, когда взволнованный тенорок Николая Озерова, пробившись сквозь шипение радиоэфира, донес до нас восторг далекого и загадочного «Парк де Пренс».

Виктору Понедельнику, который сейчас сидит напротив меня, было 23, когда он заставил зайтись в этом восторге и знаменитый парижский стадион, и миллионы внимавших озеровской скороговорке соотечественников, забив самый главный в своей жизни гол, а может – и во всей нашей футбольной истории.

– Коль скоро вас, Виктор Владимирович, судьба назначила главным героем события, взгляд на него именно вашими глазами, как мне представляется, получится наиболее точным. Только сначала расскажите, как вы, футболист из провинции, оказались в этой звездной компании?

– Я еще перед чемпионатом мира в Швеции в 1958 году попал Качалину на карандаш. Где и каким образом это произошло, для меня так и осталось загадкой. Играл-то в ту пору еще в классе «Б» – за «Ростсельмаш». И, тем не менее, весной 58-го взяли меня, почти мальчишку, на двухмесячный тренировочный сбор в Китай. И доехал бы, наверное, летом до Швеции (особенно с учетом того, что после случившегося со Стрельцовым несчастья как раз моя специальность центрального нападающего оказалась в команде остродефицитной), если бы не травмировал колено. После операции в сборную удалось вернуться только в следующем сезоне, будучи уже игроком ростовского СКА.

– Вписались в команду?

– Без проблем на первых норах не обошлось. Каждый, кто попадал в те годы в сборную, в своем клубе был признанным лидером, слово которого на поле – закон для остальных. Я исключением не был. У себя в СКА носил капитанскую повязку, верховодил и никаких возражений, противоречивших моему пониманию игры, не терпел.

– Деспотом, что ли, вы были в своем СКА?

– Ну деспотом – не деспотом, а, скажем так, парнем с характером. Только ведь в сборной все такие были – «с характерами». Потому и приходилось поначалу в чем-то себя ломать, наступать на горло собственным амбициям и казачьим – я все же, не забывайте, донской человек – замашкам.

– Это было трудно?

– Не могу утверждать, будто требовались сверхусилия. Дело в том, что со сборной работали настоящие футбольные титаны – главный тренер Гавриил Дмитриевич Качалин и начальник команды Андрей Петрович Старостин. Они умели создавать и поддерживать такой психологический климат, в котором каждый чувствовал себя комфортно, это сейчас тренеры шлют унизительные факсы-поклоны легионерам, просиживающим нередко в западных клубах трусы на скамейках: сыграйте, Христа ради, за сборную вашей несчастной Родины, сделайте милость… Тогда же надеть майку сборной действительно считалось высшей честью.

– Конкуренция за место в составе не осложняла отношений между игроками?

– По-моему, наоборот, даже сплачивала нас, хотя по нынешним временам это опять же звучит несколько парадоксально. В отличие от сегодняшних футболистов мы назывались любителями, и определение это не было лицемерным в том смысле, что любили мы футбол гораздо больше, чем себя в нем. Это чувство, помноженное на профессиональное отношение к тренировкам и матчам, абсолютно не оставляло места нездоровой ревности, зависти друг к другу.

– Извините, все это хорошие, правильные, но – общие слова.

– Пожалуйста, моя собственная судьба в сборной замечательным образом их конкретизирует. Не будь в команде атмосферы всеобщего благоволия, расположенности к одаренным людям, Понедельник, может, и не состоялся бы как футболист.

– Не преувеличиваете?

– Нисколько. Дело в том, что меня с юных лет мучила бронхиальная астма. Она и век мой игровой сократила, да и сейчас напоминает о себе. И надо было видеть, как сочувственно относились к моей беде тренеры и игроки сборной. Как нянчился – любое другое слово будет неточным – со мной, когда болезнь обострялась, наш врач Николай Николаевич Алексеев, которого я называл «Бакалавром», и это прозвище к нему прилипло.

Собственной базы у команды тогда не было. Как правило, мы жили на предматчевых сборах на даче Управления делами ЦК КПСС под Москвой, откуда ездили тренироваться в Баковку. На территории дачи, прямо на берегу озера, стоял одинокий домик, в котором, как выяснилось, проживал какое-то время плененный в Сталинграде фельдмаршал Паулюс. В этом историческом доме и запирал меня Алексеев, когда приступы астмы учащались. А поскольку весна и начало лета – пора цветения – самое тяжкое время для астматиков, я вынужденно пропустил немало тренировок перед выездом на решающие матчи Кубка Европы. Ребята беззлобно подшучивали: «А где Понедельник?» – «До вторника Бакалавр запер его у Паулюса». Хотя мне самому было не до шуток: до последнего момента сомневался, что возьмут во Францию. Все-таки взяли – и это был еще один жест доверия, которое я был обязан оправдывать, быть может, в большей степени, чем кто угодно другой.

– Путь нашей сборной на «Парк де Пренс» лежал через Марсель, где ее ожидал соперник по полуфиналу Кубка Европы – команда Чехословакии. Как вы считаете, такой расклад был выгоден для нашей сборной?

– Вообще-то принято считать, что по крайней мере до финала лучше не попадать на хозяев турнира, имеющих преимущество своих стен. Но в кубковых играх, где действует правило «пан – или пропал», это преимущество носит, скорее, гипотетический характер. Что французы блистательно и доказали: сначала уступили в драматическом полуфинале югославам, а потом проиграли и матч за третье место чехословацким футболистам.

– Давайте не станем забегать вперед. Когда сборная СССР прибыла в Марсель?

– Кажется, дней за пять до матча. Да, точно: играли 6 июля, а прилетели первого. Хорошо помню, какую жуткую грозу пришлось пережить в воздухе, какая страшная болтанка была. Из самолета выходили зеленые, на ватных ногах. Врагу бы не пожелал такого перелета. Но самое удивительное – даже потрясающее – произошло со мной. То ли от пережитого в самолете стресса, то ли от общего волнения, связанного с предстоящей игрой, только астма моя вдруг напрочь исчезла! Доктор Алексеев, мой добрый гений, никак не мог в это чудо поверить: никаких признаков болезни за все две недели, что мы пробыли во Франции!

Единственное, что нам всерьез омрачило подготовку к игре с Чехословакией, так это приступ аппендицита, случившийся у Володи Кесарева, которого пришлось тут же, в Марселе, прооперировать. Буквально за день до этого хозяева устроили нам экскурсию на остров Иф, знакомый каждому школьнику по романам Дюма. Гуляем, помню, мы по этой легендарной крепости-тюрьме, и Володя Кесарев мечтательно говорит: «Слышал я, братцы, что побывать здесь – к удаче». Сказал – и вечером попал на операционный стол. Конечно, он имел в виду совсем другую удачу.

– Судя по счету – 3:0 в нашу пользу, – полуфинал с Чехословакией вышел не слишком обременительным?

– Я бы так не сказал. У соперников была отличная команда, два года спустя она выиграла серебряные медали на чемпионате мира в Чили. Шройф, Масопуст, Поплухар, Бубник, Новак – звезды мирового класса. А что сухой счет нам удался, так это всецело заслуга Яшина. Бубник уже в начале игры с ним один в один выходил – и ничего. Потом, когда Валя Иванов уже открыл счет, Яшин пенальти взял – намертво, как только он, по-моему, умел брать. А когда вратарь играет, как бог, на соперника наваливается нечто похожее на комплекс неполноценности. Здесь уж не теряйся, бери ею голыми руками. Иванов забил второй мяч, и я – с подачи Бубукина – третий.

– В это же время в Париже случилась сенсация, если не сказать – трагедия для французов.

– Да-а-а. Такого поворота не ожидал никто. Видеть происходившее на «Парк де Пренс» мы, естественно, не могли, поскольку полуфиналы игрались одновременно. Но, по рассказам очевидцев, это было нечто! Представьте, за 20 минут до конца второго тайма французы ведут – 4:2 и вроде бы контролируют ход игры со сборной Югославии. И тут начинается какая-то чертовщина: вратаря Ламия словно старик Хоттабыч околдовал. Он пропускает подряд три мяча – от Костича, Галича, Крковича, – и счет уже 4:5! И обезумевшие от радости югославы – в финале!

– Вы были довольны тем, что с французами не придется встретиться даже в решающем поединке?

– Не помню, чтобы кто-то так рассуждал. Все поняли только одно: мы получили в финале самого волевого из всех возможных соперников. Это было бесспорно.

– Где и как готовилась сборная СССР к финальному матчу?

– В парижском пригороде Шантильи, на базе французской сборной. Готовились спокойно, без нервотрепки и накачек, в привычной благожелательной обстановке, которую, как я уже говорил, умели создавать Качалин и Старостин. Лейтмотив их бесед с игроками был такой: никто от вас не требует победы любой ценой, просто сыграйте так, как умеете, – и все будет в порядке.

Когда Гавриил Дмитриевич, уже в день игры, закончил официальную установку, он, как обычно, обратился к доктору: нет ли замечаний по составу с его, медицинской, колокольни? Замечаний не было. Но Алексеев вдруг сказал нечто совсем неожиданное: «Я знаю, кто сегодня точно забьет…» И – после паузы: «Понедельник». Почему он назвал мою фамилию – ума не приложу. Может, действительно что-то предчувствовал?

– Как команда отреагировала на это провидение?

– Примерно как воинствующие атеисты – на упоминание о Боге. Развеселились. Яшин Бакалавру поднос здоровущий свой кулак выставил: «Ну, доктор, смотри: если Витюша не забьет – не с него, а с тебя три шкуры спустим». Взрыв хохота.

– Вы помните, конечно, состав, объявленный Качалиным на тот исторический финал?

– Как таблицу умножения. Яшин, Чохели, Масленкин, Крутиков, Войнов, Нетто, Метревели, Иванов, Понедельник, Бубукин, Месхи. Имейте в виду, что замены по ходу игры тогда правилами не предусматривались, а значит, любая тренерская промашка в выборе одиннадцати становилась непоправимой.

Одно золотое, считаю, правило бытовало в те годы у нас – как в сборной, так и в клубах. Получив от тренеров задание на игру, мы, футболисты, собирались потом отдельно, как правило, по линиям: защитники, хавбеки, форварды. Уточняли, как будем взаимодействовать. У себя в ростовском СКА, например, мы с Олегом Копаевым договаривались: при подаче углового я резко смещаюсь навстречу подающему, увлекая за собой защитников, а Олег следом врывается в освободившуюся зону, куда и подается с угла поля мяч. Вроде бы все знали эту ловушку, тем не менее она частенько срабатывала, поскольку момент, когда я вытаскивал защитников из их зоны, угадать было сложно. Они всякий раз инстинктивно, безотчетно бросались за мной. Чуть иначе, но схоже в принципе, взаимодействовали в тбилисском «Динамо» Михаил Месхи и Заур Калоев: первый уводил опекунов на фланг, второй, прекрасно играя головой, огорчал вратарей. Были домашние заготовки и в сборной.

– Когда вы приехали на «Парк де Пренс»?

– Часа за полтора до игры. Она начиналась – это я хорошо помню, и потом вы поймете, почему, – в 22.00 по московскому времени в воскресенье, 10 июля. Погода была прескверная: холодный, нудно моросящий дождик не прекращался во время матча ни на минуту. На поле размяться нас не пустили – тоже такое жесткое правило было. Даже вратаря пришлось разогревать в подтрибунном тоннеле. Между прочим, когда стало известно, что главным судьей в поле назначен англичанин Эллис, Качалин предупредил Яшина особо, чтобы тот был внимателен и осторожен, поскольку британские арбитры всегда позволяют играть на грани фола, а с вратарями тогда можно было вступать в силовую борьбу, они еще не были «неприкасаемыми», как сейчас.

– Ну, а вдруг бы с Яшиным, несмотря на все предостережения, что-то случилось, а замены нет…

– Это тоже обговаривалось. Тогда в ворота встал бы Слава Метревели. Из полевых игроков он лучше всех, как считали тренеры, подходил на роль «дублера» Яшина. Слава был легкий, стремительный, прыгучий. У него кличка в команде была – «Муха».

– И вот игра началась…

– Началась не слишком складно для нас. Мандраж долго не отпускал. Колючий дождь из свинцовых туч тоже не добавлял настроения. Предположение, что югославы сразу станут действовать сверхжестко и не получат должного отпора от арбитра, тоже, к сожалению, сбылось. Мяч от воды быстро разбух, стал тяжелым. Бутсы насквозь промокли – тогда ведь об «Адидасе» мы и не мечтали. Гэдээровские были пределом желаний, а то и сами обувь шили. У нас в сборной Борис Кузнецов сапожником был: особенно здорово он умел шипы набивать на бутсы. Когда я получал вызов в сборную, сразу шел в ростовский универмаг, покупал фибровый чемодан – и вез с собой в Москву. Мы его разрезали, у Бори в хозяйстве была сапожная «нога», из фибры он нарезал кружочки нужного диаметра, накладывал их друг на друга и набивал – замечательные получались шипы!

– Виктор Владимирович, пожалуйста, вернитесь на «Парк де Пренс»: все-таки финал Кубка Европы идет…

– В первом тайме преимущество югославов весьма заметно. Яшин снова стоял сказочно. За 45 минут наш великий вратарь отразил больше ударов, чем за всю игру в Марселе. Но однажды и он оказался бессилен: после удара головой центрфорварда Галича мяч, задев кого-то из наших защитников, влетел в сетку. Соперники новели – 1:0. В эти тяжелые минуты хотелось только одного: поскорее услышать свисток об окончании первого тайма.

– У вас совсем не было шансов в атаке в первые 45 минут?

– Были, хотя и не слишком очевидные. Югославский вратарь Видинич – рослый, длиннорукий парень – взял хороший мяч от Вали Иванова. Пару раз Юра Войнов издалека бил, но – увы… Это был не наш тайм.

– Какая обстановка была в раздевалке в перерыве?

– Некоторая подавленность, конечно, ощущалась. Но – никаких истерик, взаимных упреков, обвинений. Каждый занимался своим делом. Доктор хлопотал над ушибами и ссадинами, Качалин, по-моему, вообще никогда не повышавший голоса, подходил к каждому игроку и объяснял, что персонально тот должен предпринять, чтобы переломить ход матча. Ну, а самые точные слова, обращенные ко всем, нашел, пожалуй, Андрей Петрович Старостин. Теперь, спустя 35 лег, я не смогу воспроизвести их дословно, но смысл передаю точно. Старостин сказал, что в первом тайме мы ничего не показали и потому наши истинные возможности по-прежнему остаются загадкой для соперника. Сказал, что нужно всего ничего: встряхнуться, сбросить оцепенение и заиграть в свою силу. Сказал, что мы – счастливчики, которым выпала возможность вписать свои имена в историю футбола золотыми буквами. Напомнил, что идет прямой репортаж с «Парк де Пренс» и в ожидании исхода матча не спит вся страна. Словом, для продолжения матча из нашей раздевалки, на беду югославов, вышла совсем не та команда, с которой они имели дело в первом тайме.

– Интересно, за кого болел стадион?

– Поначалу французская публика, конечно же, огорченная тем, что не сборная Франции выступает в финале, вела себя достаточно сдержанно и нейтрально. Болеть за своих обидчиков, югославов, парижанам, видимо, не очень хотелось. А по мере того, как во втором тайме мы постепенно стали прибирать нити игры к своим рукам, стадион все очевиднее поддерживал сборную СССР. А уже в конце матча французы болели за нас, как за своих.

– Югославы почувствовали перемены в настроении нашей сборной?

– Мне трудно судить, что почувствовали они, но мы нечто очень важное ощутили. Игра у нас пошла. Комбинации стали завязываться: одна, вторая, третья… Наконец Игорек Нетто с Бубукиным разыгрывают двухходовку. Валентин стреляет по воротам Видинича метров с тридцати, тот скользкий мяч не удерживает, и Метревели, оказавшийся тут как тут, добивает его в сетку – 1:1.

Югославы шокированы, но не сломлены. Любыми средствами, в том числе и не очень спортивными, на что английский арбитр по-прежнему взирает сквозь пальцы, они стремятся вернуть ускользающую победу, за которую им так много было обещано…

– Откуда вы знали, что им было обещано?

– Об этом накануне финала все французские газеты писали. За выигрыш Кубка Европы Тито посулил каждому игроку сборной Югославии дом, машину и серьезный денежный куш. Им было за что драться, не щадя ни себя, ни соперников.

– А вам – не за что?

– Давайте отложим этот вопрос на после игры, которая еще не закончилась.

– Согласен. Итак, основное время истекло -1:1. Впереди еще полчаса овертайма…

– Минут пять дали нам передохнуть. Свалились прямо на траву, ничего не чувствуя: ни дождя, ни холода. Доктор с массажистом забитые мышцы пытались привести в порядок. Качалин опять к каждому подходил, что-то объяснял, милейший наш тренер. Хотя что, собственно, объяснять? Нужно было поскорее подниматься и доводить дело до конца.

– Вы уже были уверены в счастливом исходе матча?

– Да. Особенно когда началось дополнительное время, стало очевидно, что югославы – не двужильные и держатся из последних сил. В игре это всегда чувствуешь – хотя бы по поведению, по движению твоего персонального опекуна.

– Кто вас опекал в той игре?

– Центральный защитник Миладинович. 90 минут пиявкой ко мне лип. А тут вижу – пыхтит, как паровоз, отстает, не успевает да моими перемещениями. Кричу Вале Иванову: «Козьмич! Ты чувствуешь: они, кажется, подсели?» Иванов согласно кивает: ему тоже так показалось. Теперь очень важно, чтобы все наши это поняли. «Михо! – это я уже до Месхи пытаюсь докричаться. – Дожать их надо, дожать!» Да что я горло-то деру: Месхи и сам прекрасно все понял и раз за разом своим неповторимым финтом оставляет с носом защитника Дурковича. Ладно Дуркович – даже Щекуларад, самый работоспособный и выносливый среди югославов, и тот не поспевает в центре ноля за Нетто и Войновым. Совсем спекся.

– Хотите сказать, что в добавочные полчаса ваше преимущество было уже подавляющим?

– Лучше я другое скажу: если бы не либерализм Эллиса, югославы ни за что не доиграли бы матч в полном составе. Но, в конце концов, даже в арбитре совесть проснулась, даже он смутился, когда Миладинович откровенно уложил меня на газон, наверное, в двадцатый раз. Эллис остановил игру, достал из кармана блокнотик (карточек тогда еще не придумали) и записал защитнику официальное предупреждение. Я вздохнул с некоторым облегчением: уж теперь-то косить меня безнаказанно югославу будет сложнее, раз попал он судье на карандаш.

– Не возникало желания ответить на грубость той же монетой?

– Это еще зачем? Много чести. Мы решили их изящно доконать, по-футбольному. Когда соперник устал и других аргументов, кроме подножек, у него не осталось, у тебя возникает не злость, а какой-то особый завод, соблазн унизить его на глазах у публики. И самый проверенный способ: пустить мяч у него между ног.

– В смысле – дать пас партнеру через ноги соперника?

– Или пас дать, или себе мяч на ход пробросить – не важно. Главное – именно между ног. Большего унижения для футболиста-профессионала придумать невозможно. Это морально добивает игрока, отлично понимающего, что он поставлен на колени. Валя Иванов у нас блестяще это проделывал. Слава Метревели – тоже. Вот и я подловил Миладиновича на этот приемчик, после чего он и получил предупреждение от арбитра.

– А до гола, оказавшегося золотым, дело скоро дошло?

– С этим голом связаны два любопытных совпадения. Об одном – предсказании доктора Алексеева, с которого Яшину так и не пришлось три шкуры спускать, – вы уже знаете. Второе – не менее удивительное. Как вы помните, финальная игра началась в 22 часа по московскому времени в воскресенье. А добавочное время игралось уже за полночь, стало быть, в понедельник. Мою фамилию в этой связи потом журналисты как только не обыгрывали!

– Действительно, любопытно получилось. Теперь вам остается рассказать, КАК ЭТО БЫЛО?

– Шла 112-я или 113-я минута матча – наши футбольные хроники тут грешат небольшим разнобоем, что, впрочем, непринципиально. Комбинацию, приведшую к золотому голу, можно сказать, затеял Яшин. Он рукой ввел мяч в игру – бросил почти к центру поля, в нашу линию полузащиты. После короткой перепасовки с партнерами Юра Войнов обыграл Матуша и длинной передачей отправил в прорыв по левому флангу Месхи. Михо не отказал себе в удовольствии сделать два фирменных финта, ушел от защитника и сделал навес в район 11-метровой отметки, куда я летел уже на всех парах…

Если игрок, забивший очень важный, решающий гол, потом начинает рассказывать, как он по ходу дела подумал, оценил ситуацию, посмотрел, куда сместился вратарь, в какой угол лучше пробить, и т. д., – мне становится смешно. Все это, простите, чушь! Какое там «подумал», какое «посмотрел», если на все отпущено ровно одно мгновение. Потому что после второго ты уже будешь лежать, скошенный, на травке – защитники почему-то на дух не выносят задумчивых. Единственное, чего я успел себе пожелать на 112-й или 113-й минуте матча в Париже, так это то, чтобы мяч, пущенный по воздуху Месхи, попал мне точно в лоб. Чтобы удар нормальный, плотный получился. А что там Видинич с выходом опоздал или Миладинович не смог выше меня взлететь, поскольку я был на хорошей скорости, а защитник пятился назад, – обо всем атом я узнал уже после игры, со слов очевидцев. Я даже не видел, куда мяч полетел, потому что сразу был срублен «под корень» югославскими игроками. И только по взрыву трибун понял, что ЭТО произошло…

Потом куча мокрых и грязных тел так вдавила меня в траву, что сохранность моих ребер гарантировать не мог бы никто. И единственный раз за весь матч, кажется, появился повод быть признательным судье Эллису, которому удалось сравнительно быстро разобрать этот завал в югославской штрафной, торопя нас продолжить игру.

– Как вели себя соперники в оставшиеся семь или восемь минут игры, которая началась в воскресенье, а заканчивалась Понедельником?

– Они были убиты горем. Рыдали, как дети. Уговорить их закончить игру судье, по-моему, стоило больших усилий, чем уговорить нас.

– Что было потом, после финального свистка?

– Немного шампанского в гостинице и бессонная ночь. Есть не могли, спать не могли. Пошли бродить, но ночному Парижу. В бистро заходили – пивка попить. После оглушительного стадиона и всего того, что произошло, вдруг наступившая тишина показалась еще более оглушающей. Только к утру стали понемногу приходить в себя.

А вечером 11 июля был официальный прием в ресторане на Эйфелевой башне. Там нам вручили золотые медали. На банкете среди почетных гостей был, между прочим, хозяин мадридского «Реала», в ту пору сильнейшего европейского клуба, Сантьяго Бернабеу. Да, тот самый, чье имя теперь носит стадион испанского королевского клуба. Бернабеу готов был тут же купить половину нашей команды – Яшина, Иванова, Нетто, Метревели, Понедельника… Но мы уходили от этих разговоров, прекрасно понимая их полную безысходность

– И не жалели об этом?

– Нет. Мы представляли великую страну и совершенно искренне этим горбились. Переделать нас уже было невозможно.

– Как вас встречали в Москве?

– Прямо с аэродрома повезли в Лужники, где игрался какой-то матч. В перерыве прошли круг почета. Фотография, на которой Нетто несет по лужниковской дорожке Кубок Европы, а за капитаном гуськом шагаем все мы, стала хрестоматийной в наших футбольных изданиях.

– О том, какое материальное вознаграждение получили первые обладатели Кубка Европы, теперь можно спросить?

– В Париже нам вручили по 200 долларов каждому за победу. Когда вернулись в Москву, то выяснилось, что в главном спортивном ведомстве страны в наш успех никто не верил, поэтому в бухгалтерии Спорткомитета не было предусмотрено такой «наградной» футбольной статьи. Какой-то безымянный, как обычно, клерк, с которого невозможно спросить, вовремя не подсуетился, и поэтому, как нам извиняющимся тоном объяснили, так неловко все вышло.

– Как вы на это отреагировали?

– Посмеялись – и забыли. Тогда немало всяких легенд среди болельщиков гуляло, но самая, наверное, козырная была связана со мной – автором золотого гола. Пустили слух, будто лично Никита Сергеевич Хрущев преподнес мне автомобиль – просто царский подарок по тем временам. Причем слух оказался настолько устойчивым, что потом еще много лет донимали вопросом: правда ли это?

– Правда ли это?

– Правда, правда. Только этот подарок я до сих нор не получил.

– Ну, а если серьезно, вполне мог Никита Сергеевич сделать такой широкий жест. Сейчас гораздо меньшие футбольные подвиги вызывают куда как более широкие жесты.

– Понимаете, истинный авторитет футбольных звезд нашего поколения заключался все-таки не в премиальных, которые мы получали или не получали, а в том, что наших правителей, чиновников и прочих доброхотов мы никогда не отождествляли с нашим народом, для которого играли. И жаль, что эта простая, очевидная истина теперь растоптана, предана забвению. Когда накануне чемпионата мира-94 я невольно следил за торгом некоторых игроков сборной России с тренерами и руководителями команды, мне было очень грустно… Потому что нет таких денег и нет таких благ, позарившись на которые можно наплевать на страну, как бы трудно ей ни жилось. Впрочем, наплевать-то можно. Вот только «золотой» год больше может никогда не случиться. Как тот, на «Парк де Пренс», в шестидесятом. На 112-й или 113-й минуте.