Пять голов во сне и наяву

«Спорт-Экспресс», 30.06.1994

Увы, из великих форвардов мировых чемпионатов я, лишь пару раз сталкивался с Эйсебио да разок общался с Бутрагеньо. И потому вчера еще мог чувствовать себя довольно ущербным человеком.

А сегодня вдруг выяснилось, что все те знакомства меркнут в свете другого, состоявшегося десять лет назад. В тот день директор знаменитой питерской футбольной школы «Смена» Дмитрий Николаевич Бесов сказал мне: «Хотите, я покажу вам парня, которым мы в будущем сможем гордиться. Талантище растет невероятный. Характер у него – самый лидерский, то есть жуткий. Всех вокруг себя подавляет».

Я ответил, что очень хочу.

Нас познакомили, и в следующие десять лет я регулярно принужден был убеждаться в полнейшей провидческой правоте Бесова. Голы и скандалы сопровождали по жизни Олега Саленко.

И продолжают. Еще за сутки до своего вселенского триумфа он в бассейне на базе ссорился с руководством российской делегации по поводу нерибоковских бутс, в которых вышел играть против Швеции. А днем спустя положил к своим ногам футбольный мир, не очень пока понимая, что же он такое сотворил.

Базовый номер в Санта-Крузе, который они делят с Радченко (невероятно, но тоже сменовцем и моим знакомцем с тем же самым десятилетним – день в день с Саленко – стажем), завален майками, трусами, щитками, бутсами, гетрами. Вчера все это было экипировкой, сегодня стало атрибутами легенды. А живое ее изваяние сидит вытянув суперноги, через два часа после матча (эти часы вместили в себя процедуру допингконтроля и заслуженный обед) на кровати напротив меня и пьет пиво, узаконенное на сегодня тренерами. К нему без передышки стучат, звонят, заходят. И обращаются все запанибратски: «Сало». И это к такому-то легендарному человеку!

– Бывает же так – все, что было, забил. Четыре момента из четырех плюс пенальти. И где – на чемпионате мира! Не верится даже.

– А с чем ты ехал на этот чемпионат?

– С мечтой стать его лучшим бомбардиром. Да, да. Без шуток.

– И ты, конечно, обиделся, когда тебя в первом же матче в стартовый состав не поставили?

– Конечно. И тренерам об этом сказал. А кто бы, интересно знать, не обиделся, если он в отличной форме, а ему в чемпионате мира сыграть не дают?

– Да, но не все бы при этом пошли выяснять отношения с тренерами.

– Что делать – я даже по-испански выучил в первую очередь те слова, которые могли пригодиться в разных конфликтных ситуациях. Не умею я молчать, когда что-то не по-моему.

– Вот как, оказывается, места в составе завоевываются…

– Ну, сначала надо подготовиться к ответу за свои слова. Если тебя в итоге ставят, а ты не тянешь, долго потом не захочется рта раскрывать. Но здесь я был в себе уверен – травма в конце испанского первенства помогла мне отдохнуть, и нагрузки последних сборов, начиная с Новогорска, я переваривал легко и даже с удовольствием. Чувствовал, что лучшая форма как раз к первому матчу наберется. А тут – не ставят. Несправедливо же. Вот я и пошел к тренерам.

– Обещая разорвать шведскую защиту?

– А что она – непроходимая, что ли? Бразильцы – ладно, они особняком стоят. При всем их пренебрежении к обороне ты мяч раза два за игру на чужой половине получишь, остальное время он у соперника. А со шведами вполне можно было и с позиции силы играть. Мы и начали это делать – пенальти заработали, затем простили их парочку раз, за что они по всем законам с нами рассчитались. Но после удаления Горлуковича провалилась середина – неоткуда пас было получить. Бежишь, предлагаешься, отрываешься – все впустую. Совершенно разлаженная игра пошла. Ладно, пока будем считать, что не было бы счастья, если бы несчастье не помогло.

– Получилось, что методом проб, ошибок, травм (на последней перед Камеруном тренировке потянули мышцы Пятницкий с Кузнецовым) вы к третьей игре определились с оптимальным составом?

– Выходит, так. Походили, как оплеванные, и взялись доказать себе и всем, что мы все-таки мужики, а не мягкие игрушки. Кто-то свыше этот настрой, видать, одобрил и фарсу на нас напустил. Не повезло камерунцам.

– Ты что, их жалеешь?

– Нас бы кто пожалел. Но после игры, тем более такой удачной, я – отходчивый. А на поле мне жалость незнакома. Голы – они мастерством и злостью даются.

– А что такое голевой момент?

– Это когда ты бьешь с точки, откуда реально можно забить. Желательно поближе к воротам, и чтоб никто тебе не мешал. Все разговоры о том, что кто-то мог отдать тебе пас на пустую раму, – они в пользу бедных. Момент – это когда мяч у тебя на ноге.

– Ты знал, что на чемпионатах мира больше четырех голов в одной игре никто никогда не забивал?

– Нет, впервые услышал об этом от стадионного диктора через две минуты после своего пятого года. Я-то думал, что в первых чемпионатах наверняка кто-то забил больше. Стыдно, словом, но не знал. Но в уме держал одну заветную цифру.

– Какую же, интересно знать?

– На четырех последних чемпионатах лучшие бомбардиры забивали строго по шесть мячей: в 78-м – Кемпес, в 82-м – Росси, в 86-м – Линекер, в 90-м – Скиллачи. Вот этого рубежа я и хотел достичь. Ты видел – получилось!

– И что дальше?

– А дальше – вера в аргентинцев, бельгийцев и всех остальных, кто может помочь нам пройти в одну восьмую. Хотя у них, конечно, свои расклады разные быть могут. Мы сами безусловно, в эту яму себя загнали, но сами же почти и выбрались. Теперь уехать отсюда после группы будет вдвойне обидно. Раз, правда, нечто похожее у меня уже было. На юниорском чемпионате мира мы в четвертьфинале нигерийцам по-идиотски проиграли, но золотая снайперская бутса все равно за мной осталась. Вторую бы ей в пару. Но как хочется еще на чемпионате сыграть! Между прочим, я перед этой игрой очень даже любопытный сон видел.

– Про пять мячей?

– Дим, подтверди.

И сосед легенды Радченко подтверждает:

– Представляешь, проснулся сожитель мой и объявляет, что привиделось ему, будто забьет он, ни много ни мало, пять голов, грохнем мы Камерун и до финала еще потом дойдем. Жаль, подъем ранний был, иначе бы он и финал успел досмотреть.

– И что ты ему, Дмитрий, ответил?

– Ничего. Подумал только, что если человек во сне манией величия головой заболевает, его на поле лечить надо. А он вышел и все пять один за одним и положил. И мне еще на шестой отдал.

– Олег, а что это за история с бутсами времен шведского матча?

– Мне старые мои по ноге удобнее. И, как нам объяснили, играть можно в чем угодно, лишь бы рибоковский фирменный знак был наклеен. Я его и наклеил, но нарвался на скандал со стороны бдительных спонсоров. Причем претензии они мне высказали не впрямую, а через руководство – пришлось сразу с несколькими людьми ссориться. Но ничего, мне не привыкать. А погасил конфликт Садырин, предложивший мне спор: выйду в Reebok – забью два мяча. Я проиграл – забил-то больше. Теперь, конечно, с этими бутсами не расстанусь. И вообще – руководители у нас приятные, да и спонсоры симпатичные.

– Скандалы тебя, получается, подстегивают?

– Я ссорюсь с окружающими не на много больше, наверное, любого другого человека. Просто я все время на виду. И, начиная лет с пятнадцати, кажется, все вокруг преувеличенно интересуются моей жизнью. В юношеской сборной банку пива после игры выпил – весь Союз знает. В Киев из Питера переезжал – такую рекламу рвачу и предателю сделали, что, случись это, как я сейчас понимаю, в Испании, я бы до сих пор купоны с нее стриг. За границу из Киева собрался – врагом народа сделали. И что, я в ответ на все эти обвинения должен был молчать?

– А как ты попал в российскую сборную?

– О, это долгая история. Когда первенство Союза приказало долго жить, попросил руководство киевского «Динамо» помочь подыскать мне серьезный зарубежный клуб. Сказал, что играть в первенстве Украины мне неинтересно, потому что я здесь заведомо лучший – это же совершенно очевидно. А они почему-то на эти слова обиделись и заломили за меня трансфер в три миллиона, причем не карбованцев и даже не рублей. Мы же тогда в Лиге чемпионов играли, и, хоть шли довольно неудачно, я свои голы исправно вроде забивал. И предложения неплохие у меня тогда появились, так что я, собственно, и без помощи клуба вполне мог обойтись. Но хотел все официально сделать – по-хорошему уехать. Не вышло – сначала все клубы от этой безумной суммы шарахнулись, а затем, когда ее снизили до более или менее разумных пределов и контракт с «Тоттенхэмом» был уже на мази, палки в колеса начало ставить английское министерство труда – помурыжило, помурыжило меня с разрешением на работу, да так его в итоге и не дало. Надо было, оказывается, за сборную не меньше двенадцати игр сыграть. Эх, Валерий Васильевич Лобановский, зачем же вы не взяли меня в Италию на чемпионат мира!

– Очень рассчитывал туда попасть?

– Ну конечно! Или мы плохо смотрелись в начале сезона 90-го в паре с Протасовым? Лобановский сам мне потом сказал, что ошибся, не взяв меня. Чем черт не шутит – может, теперь и на суммарный рекорд бы замахнулся.

– Итак, Англия тебе улыбнулась…

– Да. А пока все эти выездные дела утрясались, меня в первенстве Украины не заявили, и я остался без работы, без команды и без денег. И понял вдруг, что ничего не умею делать в жизни, кроме как играть в футбол, а играть негде. И еще понял, что такое жить без денег, – я же с тех самых пятнадцати лет ни в чем себе не привык отказывать. Знал, например, что годам к девятнадцати смогу купить себе машину, не записываясь ни в какие очереди и никому не кланяясь. И как раз в девятнадцать начал ездить. А тут в двадцать три – такой тупик. Друзья, которые остались со мной, предлагали уйти с ними в бизнес. И одно время я чуть было не соблазнился таким вариантом.

– Что же вернуло в футбол?

– Случай. Сейчас об этом даже весело немножко вспоминать. Представляешь, Ахрику Цвейбе звонят из Германии, из Карлсруэ и предлагают готовый контракт, да еще спрашивают, нет ли у него кого на примете из нападающих. А мы тогда оба в Киеве без дела болтались. Ну и рванули на пару. Но как только в аэропорту я увидел встречавшего нас агента, то сразу понял, в какую мы ввязались авантюру. Однако действительность превзошла даже самые мрачные ожидания. В клубе, как выяснилось, нас никто не ждал, мы оказались в какой-то гостинице без телефона, звонить приходилось из автомата на улице, а форму поддерживать, перекидывая купленный в магазине мяч через ржавую пожарную лестницу, которая перегораживала грязный двор. Вот так я и готовил себя к дебюту в российской сборной.

– И как явилось избавление?

– В Испании со страшной силой валился «Логроньес», в клубе крикнули громкий «SOS», и крик этот каким-то образом услышал мой настоящий агент. Еще более невероятно, что в этой дыре он сумел быстро меня разыскать – без телефона. Я, не раздумывая, согласился и поехал спасать «Логроньес».

– С чего начал?

– С травмы. Приехал и потянулся. Я же полгода толком не тренировался. Начал работать в облегченном режиме – чувствую, по часам прибавляю. Тогда-то и позвонил Игнатьеву, у которого работал во всех мыслимых юношеских и юниорских сборных. Он, правда, меня не раз из них выгонял…

– Позвонил, не сыграв еще ни одной игры за «Логроньес»?

– Ну да, а чего было ждать? Я же знал, что скоро заиграю. Даже знал, как. Ну совсем как у Игнатьева – схватил мяч в центре поля и тащи. Борис Петрович, правда, слегка удивился моему звонку. Но я же не просился в сборную, я просто предупредил, что, мол, жив, выздоравливаю, и попросил обратить в скором времени внимание на чемпионат Испании. Игнатьев пожелал успехов и сказал, что обратит.

– А тебе очень важно тогда было это внимание?

– Я вдруг оказался, а каком-то вакууме. Приехал темной лошадкой – никого не знаю, поговорить не с кем, никто даже мной особо и не интересуется. Нужен был какой-то стимул, толчок. Я вдруг понял, что не привык, когда обо мне не говорят. И сначала оставил «Логроньес» в высшей лиге, а потом дождался и ответного звонка от Игнатьева. Меня пригласили на сбор перед матчем с венграми – и пол-Испании вмиг заговорило обо мне. Вот тут я почувствовал себя опять в своей тарелке.

– Да, но с венграми ты тогда ведь не сыграл?

– Это было не так важно. Главное – я вошел в команду, вспомнил тех, кого знал, и они меня вспомнили. На следующий матч – с Грецией – меня уже выпустили на тайм.

– Памятная вышла игра…

– Да уж. Я вообще-то не очень люблю вспоминать, но что было, то было. Я подписал то знаменитое письмо, настаивая, прежде всего на выполнении экономических требований. Мы были злы, заведены, задерганы – все получилось как-то спонтанно. Вернувшись в Испанию, понял, что сделал глупость, и объявил тем, с кем пошел в одной связке, что выхожу из этой игры. Надо, наверное, и совершать в жизни ошибки, и уметь признавать их.

– А когда почувствовал, что новая сборная на что-то способна?

– Пожалуй, здесь же, в Штатах. Когда в контрольных матчах мы сделали ничью с американцами, а затем разгромили Мексику. Это были уже зачатки команды. И перед чемпионатом я видел, на что мы способны. Не знал только, что же такое – чемпионат мира. Не знал как он сковывает, лишает привычной свободы. У нас ведь только два человека прошли итальянскую школу, а остальные, в каких бы клубах и странах они ни играли, все равно на чемпионате – не больше, чем дебютанты. И потому так долго, наверное, и мучительно мы искали и состав, и игру. Но когда-то ведь должны были найти.

…А телефон уже буквально раскалился. Звонят из совета директоров «Валенсии» – засыпают поздравлениями, спрашивают, скоро ли в Испании ждать. Не так уж и скоро. Здесь в группе поддержки находится жена Олега – Ира. (Правда, на матче в Детройте она не была, и реализовавший там пенальти суеверный муж запретил ей впредь ходить на стадион во время российских матчей. Пока, как видите, примета работает.) И после чемпионата чета Саленко планирует задержаться в Нью-Йорке: «Там уже много друзей по Киеву осело. Давно в гости зовут, да не было оказии вырваться. Спасибо чемпионату – помог».

Кстати, если российской сборной суждено пойти дальше, то после следующей победы над немцами четвертьфинал и полуфинал ей играть как раз в Нью-Йорке. А там уже сон Олега можно будет досмотреть и наяву.

Нет, серьезно, наш человек поставил на уши весь чемпионат – имеем мы хоть сегодня право помечтать?