Феномен: Трофимов

«Спорт-Экспресс», 17.08.2002

Восхождение Пеле к славе было столь стремительным, что затмило в памяти всех остальных, кто партнерствовал с ним на полях чемпионата мира-58. Но вообще-то Гарринча производил в Швеции более законченное впечатление, чем его гениальный земляк. Хорошо помню, как немногих свидетелей тогдашней игры бразильцев жадно расспрашивали: что же представляет собой этот Гарринча, растерзавший Бориса Кузнецова (тот признавался: «Я только спину его и видел») и всех прочих левых защитников?

Счастливцы-свидетели отвечали: «Ну это вроде нашего Трофимова». Вы способны сегодня вообразить, чтобы кто-нибудь – даже в шутку – не отечественного игрока сопоставил с кем-либо из мировых звезд, а совсем наоборот?

Свою карьеру футболиста Василий Трофимов завершил в самом начале сезона пятьдесят четвертого года. А начал на уровне мастеров еще до войны. Пусть состав московского «Динамо» начала сороковых состоял сплошь из звезд, это никак не помешало ему достаточно скоро занять постоянное место на правом краю нападения.

Правда, в статусе всенародного любимца он предстал только в первом послевоенном сезоне, ведь военные чемпионаты Москвы с участием большинства известных футболистов проходили при незначительном стечении публики. А потому доказательством признания трофимовских заслуг посчитаем литерную карточку, выданную ему как игроку сборной СССР (сборная эта существовала лишь на бумаге, и обозначали ее ради возможности хоть сколько-нибудь улучшить питание ведущим спортсменам).

Осенью сорок пятого едва ли не каждый из побывавших в Англии игроков «Динамо» возводился в ранг национального героя. Травмированный Трофимов пробыл на поле всего-то полчаса из матча с «Арсеналом». Однако звание заслуженного мастера ему присвоили тогда же – то есть тремя годами раньше, чем Бескову и Хомичу.

Прозвища ушли из нашей футбольной жизни, бедной на индивидуальности. А когда-то без них (и без прозвищ, и без индивидуальностей) никак не могли обойтись. Трофимова, например, звали Чепцом или Чепчиком. Не встречал толкового объяснения – почему? Но кликуха органически приросла к нему: в популярности среди московских динамовцев Чепцу соответствовал лишь вратарь Хомич, по-английски – Тигр, а по-нашему чаще – Хома.

Трофимов играл несколько сзади Василия Карцева, своеобразнейшего инсайда, которого по слабости здоровья редко хватало на целый матч. И Чепчик обычно выполнял его рабочие функции, придавая совершенно особый смысл тому, что в любой другой команде и у любого другого исполнителя превратилось бы в поденщину. Вынужденные вроде бы отходы правого крайнего назад рождали обязательную комбинационную завязь. В атаку Трофимов возвращался вовсе не обязательно по своему желобку на правом краю: он возвращался и по месту правого инсайда, и смещаясь на левый край. Такая игра требовала исключительного индивидуального мастерства.

Трофимов умел перевоплощаться в различные фигуры шахматной партии, которой был тогдашний футбол с его четкой расстановкой игроков. Но – странная вещь: непонятной фигурой он был только для противника. Партнеров Трофимов никогда неясностью своих ходов не утомлял. С каждым из них у него были точные комбинационные отношения: то, что можно было затевать с одним (Бесковым, допустим), с другим (скажем, Сергеем Соловьевым) представлялось совершенно невыполнимым.

Василий Дмитриевич слыл молчуном – но не из-за недостатка красноречия (иначе как справился бы с тренерской работой? А ведь он позже годы и годы тренировал и «Динамо», и сборную страны по хоккею с мячом). В жуткие времена второй половины сороковых Трофимов пользовался, как знаменитый динамовец, покровительством энкавэдэшного и кагэбэшного начальства, и то ли решил для себя, что лучше не высовываться, то ли (и скорее всего) публичность вообще не совпадала с его характером. Но в разговорах, которые мы с ним вели уже на пороге восьмидесятых, трофимовские суждения отличал и категоризм.

Главным в футболе он полагал обращение с мячом на скорости. Ставил во главу угла смену ритмов, не признавал в игре пауз и не скрывал прохладного отношения ни к Боброву («Севка – страшный человек, никогда не отдаст тебе мяча обратно»), ни к Стрельцову. Недостижимый идеал Трофимов неизменно видел лишь в Петре Дементьеве – и весьма выразительно изображал Пеку. После трофимовских показов не могу избавиться от ощущения, что застал лучшие сезоны старшего Дементьева, завершившиеся задолго до моего рождения.

Строго оценивал Василий Дмитриевич и своих выдающихся коллег из «Динамо», имел претензии и к Бескову, и к Сергею Соловьеву, не говоря уж о Карцеве: все они, по мнению Трофимова, страдали тем же эгоцентризмом, что и Бобров. Но лучшие игроки других команд, считал он, все равно по классу и таланту не дотягивались до его одноклубников: Симонян уступал Бескову, Николаев – Карцеву, Никаноров – Хомичу.

В зимних сезонах он оставался не менее (а некоторые утверждают, что и более) великим, чем в летних. В хоккей с шайбой его заставили играть в приказном порядке, но Трофимов и здесь вошел в сборную самого первого созыва. И за игры против чехословацких ЛТЦ Чепца отмечали особо.

Сам Трофимов, однако, при первой возможности поспешил вернуться из «нового» хоккея в «старый»: тот не мешал футболу. Работа в футболе оставалась для Василия Дмитриевича главной мечтой – даже тогда, когда с хоккейной сборной он, заслуженный тренер, выиграл не один мировой титул.