Замена по ходу жизни

«Огонёк», 20.07.1997

Эдик размашистым шагом, не разгибая коленей, идет по краю футбольного поля. Он, двумя руками сжимая струганое древко, высоко над головой несет красный боковой флажок. Эдик задрал голову, смотрит на трепещущую выцветшую материю, щурится на солнце и ничего не слышит

– Ну-ка воткни флаг на место! – кричит ему через все поле Игорь.

Эдик вышагивает по периметру, вычерчивает в воздухе флажком замысловатые фигуры.

Игорь обращается к кому-то загорающему на противоположной стороне трибуны: «Браток! Скажи вон тому, худому, чтоб шел сюда».

Эдик несется к отцу через центр поля, скользя по высыхающей уже грязи...

Как любой мужик

Эдику Стрельцову восемь лет. Он в мае этого года окончил первый класс. Ему с трудом даются примеры с двузначными цифрами и английский.

– Слушай, Игорь, – спрашиваю я у Эдькиного отца, – а если бы Стрельцов не стал великим футболистом, кем бы он был?..

– Отец-то? – переспрашивает Игорь, – да слесарем на заводе был бы... И еще ему машины нравились...

Синякастому, с пупком, торчащим, как слива, Эдьке Стрельцову тоже нравятся машины. Он сейчас хочет стать автослесарем.

– Садись рядом, – говорит он мне, – прокачу...

И крутит в разные стороны руль отцовской «пятерки», на полную громкость врубил «батяню комбата», сам рычит, как работающий двигатель...

– Игорь, – я проникновенно, в соответствии с моментом, заглядываю в глаза капитану-инспектору муниципальной милиции, – расскажи что-нибудь про отца. Жизнь у него удивительная была...

Игорь думает. В тени тоже жарко.

– Мать он ревновал, как любой мужик, – отвечает Игорь, – она иногда с работы задерживается – учет материала или товар поздно придет – отец спать не ложится, ее ждет. Ночью встанет и на кухне курит. Вот так: ногу на табуретку поставит и молчит, думает о чем-то... Мать завскладом в ЦУМе была, а до этого простым продавцом... Он ревновал ее, как каждый мужик. Если задерживается, ревнует. Ну ругались, конечно. Ночью поскандалят, поорут друг на друга, потом утром отец проснется, отойдет уже. Так, мол, и так. Поворчит немного. «Прости... извини...» А с тренировки идет, так охапку цветов матери обязательно купит. Любил он ее. Она красивая была...

Проколотый мяч

– Слушай, – говорю, – это неприятно, прости: а мать с отцом уже после случившегося познакомились?

– После отсидки? – он делает глоток из пластиковой бутылки. – Потом, конечно. В гостях где-то... У него же до нас другая семья была... Дочь от первого брака...

– А мать знала о том, что с ним произошло?

Минерализированная, нагретая на солнце «Лукошкина» шипит под белой пробкой. Игорь утирает испарину. Ему, наверное, не нравятся мои вопросы.

– Знала. Но дома об этом не говорили. Отец, вообще, не любил вспоминать зону. Говорил, конечно, кое-что... О том, как лес валил, моторы делал, в футбол там гонял... Я юношей, когда на Лосиноостровке еще за область играл, то под чужой фамилией. Но знали многие, кто я... Там мужик был, он рассказывал мне, что вместе с отцом сидел. Говорил, что прижимали здорово его там, несладко ему было. Как-то даже за проколотый мяч наказали... Вот только от этого мужика я и слышал отцовские тюремные истории.

– Я на самом-то деле о другом... Он как-то оправдывался перед матерью и тобой?

– Когда отец в больнице лежал, перед смертью уже, тогда сказал мне: «Игорь, я не виноват ни в чем». А я так думаю, что это расплата за что-то была. Может, слишком много ему дано было. За это всегда платить надо. Это я так думаю...

Привет, Лева

Двор у метро «Курская», там где магазин «Людмила», забит гаражами, машинами и бомжами. Мы сидим на загаженной лавочке. Тополиный пух лезет в ноздри. Кто ни пройдет мимо: «Здорово, Игорь». Я чихаю.

– Тут мы с 70-го года живем, – говорит он, – меня здесь все знают.

– Отца узнавали на улицах?

– Он скромный был. Если на фотографии посмотреть, то всегда он где-то на втором плане, одна голова торчит.

– Слушай, а к славе Яшина, скажем, он не ревновал? Ну, понимаешь, официально признанный футбольный гений и, так сказать, неофициально признанный...

– К Яшину мы с ним, кажется, в 1985-м по делам заезжали. Помню, отец к нему в кабинет постучался: «Привет, Лева». Яшин встал сразу, смотрю, у него слезы на глазах. Ну обнялись. «Чего не заходишь? Чего не звонишь?» Ну, как обычно... Он ни на кого зла не держал и обид ни на кого не было. Все в себе носил...

– А, говорят, заводной был...

– Ну, может, в игре только... Помню, рассказывал, что Валю Иванова как-то на поле зацепили. Отец говорит Иванову: «Погоди, я сейчас за тебя их отделаю». Сначала гол забил, а потом того с поля вынесли... Ну того, кто Иванова зацепил... Они в жизни не особые-то друзья были, но на поле – не разлей вода...

– А дома кто из футболистов бывал у вас?

– Гершкович, Золотов, Шустиков... Они и на поле, и в жизни друг другу заменой были...

Игорь вытягивает мускулистые короткие ноги.

– Отец любил Эдьку на ноге качать... – произносит он задумчиво. – Он теперь ко мне все лезет: покатай, как дед. Я ему: да куда тебя, такого кодла, качать, килограмм тридцать небось весишь... Да, добрый был... Из поездки приедет, ко мне в комнату сразу. В любое время суток. Разбудит меня, если сплю: «Смотри, чего привез!» Все достанет из сумки. Разбросает все. Я сижу, осоловелый, засыпаю. А он мне: «Вот выиграли...» – «Пап, ты хоть гол забил?» – «Забил, забил... смотри...» И дальше из сумки все вытряхивает.

 

Хрипы в груди

Эдуарда Стрельцова привезли в зиловскую больницу с подозрением на двустороннее воспаление легких уже не в первый раз.

Он ходил по больничным коридорам, много курил, надрывно кашлял и разговаривал с медперсоналом о футболе.

– Ты чего здесь лежишь? – узнав его, спросил как-то заезжий сутулый доктор.

– Да вот, легкие замучили, – отвечает Стрельцов.

Доктор не стал прислушиваться к хрипам в груди, первая же пункция показала наличие метастазов.

– Знаете, милочка, – сказал он жене Стрельцова, – везите-ка его завтра в онкологический центр.

Стрельцов «сгорел» за четыре с половиной месяца. Когда он уже не мог вставать, лежал с широко открытыми глазами, слабо сжимал пальцы жены и шептал ей: «Поехали домой... Забери меня отсюда... прямо сейчас...»

Памятник Стрельцову на Ваганьковском кладбище, как положено, установили через год. Не прошло и нескольких месяцев, как у него откололся нос.

– Как так откололся?

– Вот так, откололся, – отвечает Игорь. – Его, видимо, еще в мастерской уронили...

Памятник заменили вскоре.