Георгий Хачикян: «В футбол играли прямо на улице освобождённого Донецка»

«Юг-спорт. Тайм», 01.06.2010

Его сердце раз и навсегда было отдано футболу. Но и представители многих других популярных в городе видов спорта считают Георгия Хачикяна своим человеком.

После войны он поступил в знаменитый ростовский техникум физической культуры. После его окончания работал в городском спорткомитете, курируя в числе других видов спорта и греко-римскую борьбу. В довоенные времена, как и все мальчишки, бегал в цирк «Шапито», стремясь всеми правдами и неправдами попасть на второе отделение, на французскую борьбу. Летом – цирк, а зимой – каток.

Жил он неподалёку, на Текучёва, так что по Халтуринскому туда попадал прямым ходом. Но как ни увлекательно всё это было, тяга к футболу оказалась сильнее всего. Тем более что поле находилось практически рядом с домом. Да ещё с настоящими воротами. Роль арбитров обычно доверяли капитанам команд. Начинал нападающим. Потом переместился в полузащиту. После играл в центре обороны. Однажды пришлось даже в ворота встать, когда основной вратарь получил травму. В официальных играх начал принимать участие сразу после войны, когда часть стояла в Монголии – на первенство армии. Ему было всего двадцать пять, играть очень хотелось, несмотря на то, что позади были суровые годы войны, ранения, контузия.

…Уже на второй день после начала войны он был в военкомате. Как и большинство сверстников, шёл с горячим желанием поскорее попасть на фронт, защищать Родину. Естественно, в тот момент Георгий Хачикян и понятия не имел о фронтовых профессиях, тех знаниях и навыках, которые необходимы хорошему солдату. Но всё это, как показала потом жизнь, дело наживное, фронтовая школа учила быстро. А вот отличная физическая подготовка была остро необходима с самого начала, как и выдержка, характер, воля, умение не поддаваться панике в самых сложных ситуациях. Этот базис в нём надёжно заложили занятия спортом. Как и большинство сверстников, он был спортсменом разносторонним. Отличался и в гимнастике, и в лёгкой атлетике, но самым главным его увлечением был футбол. Его он пронёс через всю жизнь. Но об этом речь пойдёт позже, а пока вернемся в то лето 1941 года. Итак, в июне его отправили из военкомата домой. А на исходе июля новая попытка, казалось, увенчалась успехом. В военкомате собрали группу человек в двадцать пять, дали предписание добираться до Батайска. Парни думали, что должны прибыть в авиачасть.

Но когда они туда прибыли, услышали: вы не наши, из пакета, вручённого им, выяснилось, что ребята должны были явиться на сборный пункт. И пришлось им возвращаться в Ростов, и только в начале сентября их многочисленные просьбы в военкомате – призвать на фронт – возымели действие. Снова Батайск. Эшелон, в котором было три тысячи таких же, как он, молодых, рвущихся на фронт ребят. Маршрут следования – через Баку в Кутаиси, затем станция Риони. Двадцать четвёртый учебный пограничный полк.

Занятия по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Да ещё и на такой жаре, что гимнастёрки просто лопались от соли.

Но даже в этой обстановке жизнь подбрасывала что-то такое, что и через многие десятилетия вспоминается с улыбкой. Как и положено, первым делом новобранцев отправили в баню. Да ещё и с персидской грязью, которая дезинфицирует так лихо, что весь волосяной покров надолго покидает тело. Так что некоторым особо лихо этой грязью намазавшимся пришлось ещё долгое время ходить без бровей.

Попал он в первое отделение первого взвода первой роты. Да ещё к тому же первым номером пулемётного расчёта. Второй номер – Коля. Три диска в коробке. И та самая учёба до изнеможения. Казалось, что выдержать такое на столь жуткой жаре просто невозможно. Но сколько раз потом они говорили спасибо командирам, в короткий срок давшим каждому из них и всем вместе такую фундаментальную подготовку. Не только физическую, но и моральную, волевую, психологическую. И оружием научили владеть очень качественно. Часть-то по тем временам считалась элитной – пограничный полк НКВД.

– На фронт попали 12 января 1942 года, – вспоминает Георгий Асватурович, – и так случилось, что выгрузились в родном Ростове. Вот где сразу вспомнили ту жару, в которой готовились к отправке на фронт, а тут мороз за сорок градусов. Разместились в общежитии пединститута. Тогда это была окраина города, дальше степь, только один санаторий на Каменке. Нас ещё туда на тактические занятия водили. Шапки выдали, но мы, молодые, ещё форсить умудрялись. Спохватился, когда уши отморозил. Санинструктор быстренько принял меры, но дня три «караул» кричал, пока не прошло.

В Ростове пробыли январь и февраль. В первые дни, как только прибыли и разместились, с женщинами, шедшими с рытья противотанковых рвов, передали записки родным. Бабушка читать не умела, а вот моя первая любовь записку прочла – и тут же они с бабушкой отправились ко мне. Бабушка знала мою слабость, знала, чем порадовать – приготовила мои любимые вареники с мясом. Когда повели в баню, которая располагалась в районе нынешнего Дворца спорта, получил разрешение навестить родных. Бабушка вновь успела сделать вареники, москвич Никитин, которому тогда тоже разрешили пойти со мной, всё потом вспоминал: мол, ничего вкуснее в жизни не ел. Вернулись в часть. Правда, не без приключения. Перчатки мне как пулемётчику выдали такие, чтобы мог жать на курок голым указательным пальцем. Вот я рукой в такой перчатке и отдал честь какому-то встретившемуся на пути военврачу. В итоге пришлось объясняться, но обошлось.

Вскоре полк направили в Ровеньки, а затем в район Боково-Антрацита, Красного Луча. Это уже было вплотную к линии фронта. Задача – пресекать появление диверсантов, лазутчиков, десанта врага, ловить дезертиров. Там он получил своё первое ранение – штыковое. Началось наступление немцев. Полк бросили на охрану переправ через Дон. Он оказался в районе Мелиховской. Там тоже довелось выдержать немало испытаний. Приказ был жёсткий – на переправу пускать в первую очередь технику, отходящие в боевом порядке части, а панику пресекать всеми средствами, вплоть до открытия огня по тем, кто создаёт заторы на переправе, пытаясь спасти собственную шкуру. Таких, что уж греха таить, он тоже видел в те дни немало.

Получил от командира роты приказ – доставить пакет в штаб батальона, который находился в тот момент в Багаевской. А это больше тридцати километров. Благо поймал лошадь, она была под седлом. Винтовку за спину – и вперёд. В какой-то момент послышались одиночные выстрелы, осознал, что стреляют по нему, только тогда, когда рядом просвистела пуля. В такой ситуации остаётся лишь одно – пришпорить коня да молить Бога, чтобы поскорее унёс из-под обстрела. К счастью, удалось. Пакет он доставил где-то перед обедом. Сказали: чуток отдохни – и на обед. Но только отправились на обед, как налетели два немецких самолёта, стали бомбить. Но и тут Бог, видимо, хранил его. Взрывной волной отбросило на несколько метров, но ни один осколок не задел.

После войны однополчане нередко говорили ему: ты, Жора, наверное, заговорённый. Всю войну пройти – и почти целёхоньким. Да, была потом у него контузия, были, как он говорит, ещё царапины. Но Всевышний действительно хранил его в самых сложных переделках, включая и массированный налёт «Юнкерсов», когда они волна за волной заходили на их батарею, и казалось, что ничего живого после той бомбёжки не останется. Но и тогда судьба его хранила, только очень долго заикался. Но это уже было позже, когда он стал артиллеристом, пришёл в противотанковый полк. А пока был получен приказ передислоцироваться в Ростов, где находились два других батальона их пограничного полка. Это было в те тяжёлые дни в июле, когда советские войска были вынуждены оставить город.

– Было это двадцатого или двадцать первого июля, – вспоминает Георгий Асватурович. – Получили приказ – занять оборону в районе кожевенного завода, где через железную дорогу по мосту ходил трамвай из Ленгородка. Через мост этот пошла немецкая пехота с двумя лёгкими танками. Вместе с другими принял бой и наш пулемётный расчёт. Держались упорно, можно сказать, до последнего патрона. Но когда боеприпасы кончились и стало ясно, что пополнить их не удастся, вдоль Темерника бросились к Дону. Железнодорожный мост уже наши взорвали, другой мост горит. Добежали по набережной примерно до Богатяновского, мы со вторым номером Колей, ещё несколько солдат из других частей. Поняли, что надо спасаться вплавь. Узелки с документами на голову – и в воду.

Метров сорок только успели отплыть, как на берегу появились немцы, чешут по воде из пулемёта, да ещё и минами стараются накрыть. Слава богу, уже темнело. Плывём. Коля чуть впереди, он посильнее был, стараюсь тянуться за ним. А рядом один под воду ушёл, другой, третий. Коля уже почти на берег выбрался, я уже под ногами дно чувствую, но воды ещё по горло, иду к берегу. И тут вдруг слышу: «Хенде хох!» Потом мы узнали, что, оказывается, немцы со стороны Ольгинской прорвались. И один как раз в тот момент перед нами на берегу оказался. У меня, правда, наган был, но я-то по грудь ещё в воде. А Коля на берегу, но без оружия. Нас спасло то, что у него под ногами оказалась брошенная винтовка, а немец его, видимо, не заметил. Счастье, что и патрон в винтовке был. Выстрелил он, немец упал. А тут и я на берег выбрался. По-над ёриком, где ныне гребной канал, по болоту пошли вперёд, нашли брошенную подводу с обмундированием, кое-как приоделись, даже ботинки нашли. Конечно, не яловые сапоги, какие были у нас, но вполне сойдёт. Идём ночью и видим, что под Батайском вовсю идёт бой. И тут повезло: проскочили в коридор к Сальскому шоссе. Кое-как в Мечётинской догнали своих, а оттуда быстро в сторону Кавказской.

Осень 1942 года была очень тяжёлой. Остатки разрозненных частей сбивались вместе. Как могли старались дать бой врагу, затормозить его продвижение. В эти дни судьбы очень многих из тех, кому посчастливилось остаться в живых, резко менялись. Так было и с ним: примкнул к одной части, потом ко второй, пока, наконец, в конце года не оказался в истребительном противотанковом артиллерийском полку, который и стал его родным домом вплоть до самого конца войны, и далее, до разгрома милитаристской Японии. Полк в тот момент находился в районе Дербента. Понятно, что навыков артиллериста у него не было никаких. Зато владение стрелковым оружием было образцовым, так что на первых порах он был зачислен в роту автоматчиков. В этом качестве и воевал вплоть до Миус-фронта.

Расчёты несли потери, нуждались в качественном пополнении. Естественно, в первую очередь в них направляли тех, кто уже проявил себя в бою, доказал, что имеет потенциал в освоении специальности артиллериста. Начинать ему, как и другим, пришлось с ящичных, но довольно быстро он проявил себя как очень грамотный наводчик, к тому же отлично знающий материальную часть. Его всегда тянуло к тому, чтобы разобрать оружие досконально. И особой разницы в том, был ли это пулемёт или пушка, он не видел. Стрелковое оружие изучил отлично. А затем так же основательно освоил и все виды противотанковых пушек. Но и на этом не остановился, столь же детально изучил и трофейное оружие, что, кстати, не раз выручало в разных сложных ситуациях.

Дважды он оказывался разжалованным, но совсем скоро возвращался к своей привычной роли наводчика и командира орудия.

– Первый раз разжаловали во время боёв на Украине, – продолжает Георгий Асватурович. – Шофёра машины моего орудия Бобрицкого тогда ранило, и на какое-то время нам дали другого водителя. Вошли в какое-то село, жители были где-то в укрытии. А водитель этот прихватил в какой-то хате шерстяные носки и очки. Кто-то из жителей это, видимо, видел и указал на нашу машину. Командиром нашей пятой батареи был Игорь Гетьман, земляк, ростовчанин. В парке, где сейчас администрация города, была артиллерийская школа, в которой он учился. Старший лейтенант, знающий, боевой, очень грамотный и требовательный командир, которого все очень уважали. Узнав об этом случае, он за недосмотр разжаловал меня из командиров орудия в ящичные. Но в первом же бою вышло так, что наводчик забыл поставить дистанцию управления и снаряд угодил чёрт знает куда. Момент был сложный, танки шли прямо на нас. Раздумывать было некогда, оттолкнул наводчика, стал за панораму, первым же выстрелом подбил танк. И сразу же после того боя Гетьман восстановил меня в должности командира орудия.

А через неделю он погиб. Под Верхними Торгаями, мы были вместе с конницей Четвёртого гвардейского казачьего корпуса. Налетели немецкие самолёты, начали бомбить, его и санинструктора Надю изрешетило осколками. До медсанбата мы командира живым не довезли. Родным, конечно, сообщили. Но вот сестре подробности гибели брата я так и не осмелился рассказать.

После этого командиром взвода, это два орудия, стал Евгений Петрович Бондин. Плотный такой, рыжий. На параде Победы в Москве возглавлял колонну нашего фронта. Жаль, ни одной его фотографии нам так и не удалось найти. Смелый, грамотный был командир. А пел – как Карузо. На привалах, в передышках между боями сядет на станину – и давай запевать. Да так, что по-настоящему за душу берёт. Его вскоре перевели в командиры батареи – это уже два взвода, четыре орудия. И в футбол он здорово играл. Помню, только освободили Сталино, так назывался нынешний Донецк. Среди трофеев оказалась покрышка от футбольного мяча. Правда, камеру отыскать не удалось, но это никого не смущало. Набили покрышку тряпками и тут же, благо улица была широкая, стали играть в футбол. А тут кто-то кричит: танки! Немцы предприняли попытку отбить город, пришлось срочно мчаться к орудиям и разворачивать их на прямую наводку. Запомнился и ещё один футбольный матч, тогда играли на кукурузном поле, танки укатали его так, что получилась вполне сносная площадка. Сколько же радости доставляли нам такие минуты, когда можно было насладиться игрой, это давало ощущение мирной жизни, все горести и тяготы войны куда-то отходили, пусть и на короткое время матча.

О футболе, который стал делом его жизни, мы ещё поговорим, а пока вернёмся к фронтовым будням. В 1944 году, чтобы спастись от неминуемой гибели, ему вновь пришлось вплавь форсировать реку. Ситуация тогда сложилась весьма неординарная. Два орудия их батареи оказались в кольце врагов, а немцы, в свою очередь, были окружены, и тем ожесточённее было их стремление уничтожить стоящих насмерть артиллеристов. Ситуация осложнялась тем, что они были прижаты к олоту и реке, пополнить боезапас никак не могли. И когда снаряды кончились, не оставалось ничего, кроме как уничтожить технику и постараться выйти из окружения, форсировав неширокую, но весьма глубокую и быструю реку. Он уходил последним, разобрав и выбросив замки от орудий, превратив машины в пылающий факел.

– Если честно, даже не знаю, как удалось проскочить. Но поднялся в лес и напал на своих, человек двадцать нас там оказалось. По рассказам тех, кто ездил за продуктами, тылы полка были километров за двадцать, под Тарту. Зашли в какое-то господское имение, нашли немного муки, развели её в кипятке, похлебали, сориентировались по карте и решили, что по паре человек отправятся по разным направлениям на поиски своих, с тем, чтобы к вечеру вернуться назад. В условленное время вернулись все, кроме одной пары. Уже не знали, что и думать. Я задремал и вдруг слышу голос старшины: «Жора, а я тебе кушать принёс». Думаю: не снится ли мне это часом? Оказалось, что нет, ребята дошли до своих и старшина к нам с едой добрался. Утром подошло подкрепление, врезали солидную артподготовку. А мы пошли в атаку в пешем строю. Командир бригады был мудрый человек, понимал, что нельзя разбрасываться подготовленными артиллеристами, отправляя их в пехоту. Добился, чтобы нас оставили при бригаде.

Вооружили карабинами, автоматами – и в пехотный строй. Комбриг хитёр был, распределили нас по полкам, на их машинах едем, но выполняем задачи пехоты. И вот как-то окопались перед орудиями, как и положено пехоте. Перед этим фрица поймали, да и убили. А оказалось, что очень нужен язык. Сидим в окопах, по двое в каждом, а самый крайний окоп прямо возле просёлочной дороги, за ней поле пшеницы. В этом окопе оказался один парень из расчёта Виктора Толстых. Пересвистываемся с ним, чтобы ненароком немцы не подползли незамеченными, я периодически к нему в окоп наведываюсь. И вот уже назад метров десять отполз, он вдруг как бахнет, увидел, что немец к окопу приближается. Хорошо, что промазал. Вижу, немец, накрытый одеялом, идёт к нам. То ли заснул, то ли сознательно остался, решил сдаться. Кричу: не стреляй. Немца быстренько в штаб, он был буквально метрах в ста двадцати, в немецком блиндаже в пять накатов. А на немецкой стороне моторы гудят, они, оказывается, драпать решили.

Мы же перед этим до того настрелялись, что у ручного пулемёта перестала двигаться затворная рама, такой нагар был. Нам никто официально не объявлял, что мы – штрафники. Но мы-то понимали, что если бы не комбриг, был бы нам туда прямой путь, кто бы там стал разбираться, что бились мы в том бою до последнего снаряда. В пехотном строю взяли два города, как говорится, оправдались. И под Ригой нас направили на формирование, дали новые орудия, новые машины – уже «Шевроле», до этого были «Студебеккеры». А потом, уже после окончания войны, нам дали немецкие «Форд-8», они, оказывается, были для Сахары приготовлены. На них мы и прошли через Монголию, по пустыне Гоби, дошли до Великой Китайской стены.

Но до этого было ещё немало испытаний. Они шли вперёд, теряли боевых товарищей, сами оказывались на грани жизни и смерти. Чего стоит хотя бы ситуация, сложившаяся в восточной Пруссии. Они взяли в плен немецкого офицера связи, мчавшегося на мотоцикле с донесением, натянув на дороге телефонный провод. Отправили его в штаб бригады, а сами решили переночевать в имении, где были двухэтажный дом и хозяйственные постройки. Увидели неподалёку колонну немецкой техники и, считая её брошенной, с Виктором Толстых отправились посмотреть. А когда возвращались к дому, вдруг оттуда застрочил пулёмёт. Счастье, что машины и орудия они поставили с другой стороны сарая, как и то, что расчёты ещё не успели расположиться на ночлег. Оказалось, что немцы тоже расположились там на отдых. Срочно по машинам – и назад, на тот самый перекрёсток, где взяли в плен офицера связи.

Запал в душу и ещё один эпизод, после которого они с Виктором Толстых решили побрататься.

– Это было уже в самом конце войны, – вспоминает Георгий Асватурович. – Ситуация сложилась так, что у нас был на исходе бензин. Надо было искать какой-то выход. В тот день мы получили задание – ворваться в город Пиллау. А как ворваться, когда бензина нет? Наблюдаем в бинокль и видим, что по берегу залива есть дорога, но на карте её не видим. Стоит на дороге колонна немецкой техники, впереди полуразрушенный мост, наши «Петляковы» там, видно, знатно пропахали, не дали им дальше пройти. Долго мы наблюдали. Витька говорит: Жора, пойдём в разведку, бензин-то всё равно искать надо. Перешли через канал, вода в нём была спущена, и по тропинке через минное поле. Фрицы, видно, там сами ходили. Взяли ещё второго номера – шофёра из моей машины – и втроём пошли. Прошлись вдоль колонны, вроде бы не заметили ничего, что могло бы насторожить. Внизу, около моста, увидели тягач, доверху набитый канистрами. Оказалось, бензин. Ну, думаем, повезло. А тут едет полевая кухня, пехоту нашу кормить. Мы её видим, но она там, куда мы ещё не дошли. И вдруг как рванёт. Ездовой погиб, котёл с кашей разнесло. А лошади, вот что поразительно, замерли на месте и стоят как вкопанные. А потом тихонько отошли в сторону. Только тут и мы всполошились. А я в тот момент как раз первую канистру с бензином вниз Витьке бросил. Он нагнулся, чтобы поднять, и вдруг говорит: мины. Оказалось, что вся колонна заминирована. Больше десятка противотанковых мин разминировали возле тягача и четыре ещё возле бронетранспортёра, на котором собирались бензин перевезти. За фронтовую жизнь и этому научились, как запалы из мин выкручивать. Тот тягач, кстати, пригодился нам, чтобы дорогу расчищать, мост был узкий, да ещё и полуразрушенный, но Володя Бобрицкий говорит: проедем, командир. И ювелирно всё исполнил. Вот после того случая и стали мы с Виктором Романовичем Толстых братьями.

А когда вошли в город, увидели жуткую картину: восемь наших сожжённых танков, а посередине тоже «Т-34», но только с нашитой дополнительной бронёй и немецким знаком. Не ждали, видимо, наши ребята такого маскарада. Потом уже нам сказали, что взяли в плен генерала, отдали пехоте, а сами вперёд. Наткнулись на траншею, где, видимо, мирные жители прятались. Надо осмотреться, что впереди. Вот и пошли с Витей Толстых по ней, через трупы перешагиваем. И вдруг одна женщина, она сидела, прислонившись, что-то пытается сказать. А у неё, от контузии, видимо, ничего не получается. Рот открывает, а ничего не слышно. Я-то считал, что она убитая, тут от неожиданности какая-то сила буквально выбросила из траншеи наверх. А там два фрица, сдаются. Говорим им: отнесите женщину в дом, дали буханку хлеба, пару банок консервов. Они спрашивают: мол, а как же мы? Устроите фрау, а тогда уже идите сдаваться.

Штрих, который говорит об очень многом. Боль за каждого из своих погибших товарищей до сих пор глубокими ранами в его сердце. Рассказы о том, как отдавали они свои жизни, нередко у него на глазах, даются ему неимоверным усилием воли. Ком перехватывает горло. Он знал, какие неисчислимые беды принесли захватчики. Но при всём этом иного отношения, чем проявить заботу о той немецкой женщине, они и представить не могли. И кто знает, может быть, она потом рассказывала своим детям и внукам о том, как поступили тогда два советских сержанта. И это тоже помогло немецкому народу раз и навсегда дать оценку коричневой чуме, которая принесли всем-всем, включая и его, столько бед.

Демобилизовался он в конце 1946 года. Из легендарного рейда по Монголии, пустыне Гоби ему памятен один эпизод, имевший больше психологическое значение.

– Был момент, когда входили во внутреннюю Монголию, продолжает он, – поступили данные, что какой-то князёк со своей конницей хочет попытаться дать бой. Плиев дал команду развернуть все машины, снять всю маскировку с фар и двигаться ночью с зажжёнными фарами. А там, в конце плоскогорья, возвышенность, и вся пустыня просматривается как на ладони. Видимо, глянул тот князёк на это море движущихся огней и решил ретироваться. Когда мы до той возвышенности доехали, там только свежий конский навоз и остался.

Итак, в конце 1946 года он возвращается домой и выбирает для себя дело, к которому его всегда влекло мощно и неудержимо. Да и могло ли быть иначе, если он всем сердцем был предан футболу. Вначале как игрок. Затем как организатор, авторитетный арбитр. В судействе он прошёл все ступни становления, был удостоен всесоюзной категории, обслуживал множество важных матчей, включая и международные. Глубокие знания, полученные в техникуме физической культуры, позволили ему внести огромный вклад в развитие донского футбола. Но до того, как полностью сосредоточиться на любимой игре, он активно способствовал развитию в Ростове борьбы, бокса, тяжёлой атлетики, баскетбола, волейбола и других видов спорта, которые курировал, работая в городском спортивном комитете.

А затем, отвечая за развитие футбола уже в масштабах области, вносил огромный вклад в это важное дело. И сегодня, несмотря на солидный возраст, Георгий Асватурович Хачикян неизменно желанный гость на различных соревнованиях по футболу. Он передаёт молодёжи свой богатейший жизненный опыт. И важность такой связи времён невозможно переоценить.