Валерий Минько: «Врачи дали гарантию, что я могу играть»

«Футбол», 02.1998

С Валерием Минько, защитником московских армейцев, мы встретились в ЛФК ЦСКА после очередной тренировки. Спасаясь от любопытных глаз, забрались повыше на трибуны спорткомплекса. Сыграла ли здесь свою роль предварительная договоренность или то, что мы были одни, не знаю, но разговор сложился по душам – серьезный, откровенный, вдумчивый. И чем дольше я слушал Минько, тем больше поражался тому, как непросто до сих пор складывалась его судьба. Много, может быть, слишком много, учитывая его молодой возраст, накопилось у него в жизни и футболе потерь – пронзительных, невосполнимых. И, признаюсь, я подивился, как мужественно, внешне по-мужски скупо перенес он их, хотя душа его в такие моменты, надо думать, разрывалась на части. Потому-то и награждение его в честь 100-летия отечественного футбола медалью «За мужество» выглядело вполне закономерным и справедливым. Конечно, в жизни Минько случались и радостные мгновения, но оттого, что их было не так много, он научился чувствовать и ценить их гораздо сильнее, чем многие из его сверстников.

А между тем футболистом он мог и не стать. Его мальчишеская любовь металась между хоккеем и футболом и никак не могла найти себе пристанище. И до тех пор, пока можно было не делать определенного выбора, он занимался и тем и другим одновременно.

– Вернее, хоккеем начал заниматься даже раньше, чем футболом. На целых два года. Выбрать мне действительно было сложно. Я ведь и до сих пор с Сашей Гришиным (моим другом и одноклубником) зимой в Филях шайбу гоняю. И был в детстве момент, когда я, кажется, уже твердо решил уйти из футбола, и все из-за небольшого конфликта с тренером. Я сейчас даже и не вспомню, в чем он заключался. Наверное, потому, что был несерьезным.

– Так что же заставило вас не только вернуться к занятиям футболом, но и предпочесть его окончательно?

– Думаю, что любовь к отцу, нежелание огорчать его. Он ведь у меня был фанатично влюбленным в эту игру. Болел он за минское «Динамо», поскольку сам был родом из Белоруссии, но, переехав в Барнаул, стал, конечно, переживать и за местное «Динамо». Не пропускал ни одной домашней игры, а когда я чуть подрос, стал брать меня с собой. Это было, наверное, самым счастливым временем в моей жизни. И дело не в том, что я, как взрослый, сидел на трибуне, а в том, что я шел туда и обратно с отцом. По дороге мы разговаривали – больше, конечно, о футболе. Отец мечтал, что когда я вырасту, то обязательно буду играть в барнаульском «Динамо», а он будет гак же по-прежнему ходить на стадион и после игры ждать меня у выхода из раздевалки, и так же, как в детстве, мы вместе будем возвращаться домой.

Сказав это, Валерий на мгновение затих и зачем-то стал перезастегивать молнию на своей большой сумке. Я тоже молчал. А спустя несколько минут осторожно спросил: «Валера, может быть, тогда не надо?»

– Ничего, ничего, мы же договорились – обо всем откровенно. И потом это жизнь – от нее не спрячешься. Да, когда мне шел тринадцатый год, отец погиб в автокатастрофе. Помню свои ощущения – я никак не мог поверить, что его уже нет и никогда не будет больше. Мне очень долго казалось, что вот сейчас я услышу его шаги, он откроет дверь, войдет в комнату и скажет: «Сынок, завтра идем на футбол». Да, я стал футболистом, более того, играю не в барнаульском «Динамо», что было пределом мечтаний отца, а в таком славном клубе, как ЦСКА. Но для полноты ощущений мне, конечно, не хватает того, что отец не дожил до этих дней. Понимаете, человек, наверное, бывает по-настоящему счастлив тогда, когда он видит счастье и радость другого.

– А как вы попали в ЦСКА?

– Во многом благодаря случаю. В 1989 году, когда ЦСКА еще играл в первой лиге, был проведен товарищеский матч между армейцами и юношеской сборной СССР, в составе которой играл и я. Не знаю, кажется, я в той игре ничего особенного не показал, однако после ее окончания ко мне подошел Павел Федорович Садырин и сделал предложение о переходе в ЦСКА. Я практически сразу дал согласие и через месяц уже перебрался в Москву. Однако за основной состав мне впервые удалось сыграть только в 1991 году, после чего еще семь раз выходил на поле. И только в 92-м, когда разъехались все ведущие игроки команды, я прочно занял место в составе.

– За то время, что вы играете в команде, несколько раз менялись тренеры. Это как-то отразилось на вашей игре?

– В принципе, нет. Конечно, Садырин и Тарханов, а именно они по времени больше других руководили командой, исповедуют разный игровой стиль. Александр Федорович предпочитает мелкий и средний пас со множеством передач в центре, а Павел Федорович, наоборот, любит футбол быстрый, динамичный, атлетичный. Но в понятие мастерства футболиста входит, наверное, и умение быстро приспособиться к различным игровым ситуациям. У меня это получается, не скажу, что легко, а достаточно быстро.

– Когда в начале прошлого года команду разорвали на две части, вы остались в ЦСКА именно по этой причине?

– И по этой тоже, но она была не единственной и не главной. Не знаю, может быть, многие сейчас улыбнутся и покрутят пальцем у виска, но для меня понятие «патриот клуба» не потеряло своего первозданного значения, а по-прежнему важно и ценно.

В этой команде меня всегда понимали и уважали. Эти же чувства испытываю к ЦСКА и я. А то, что разорвали на две части, – это, конечно, плохо. Образно говоря, ее, подобно птице, подстрелили на взлете. Поверьте, это была очень сильная команда и в минувшем чемпионате вошла бы в тройку призеров, как минимум. Все шло по накату: состав наигран, взаимопонимание между футболистами полное, но главное, что мы сами, игроки, были профессионально и психологически готовы выиграть что-то существенное. Вот это-то в первую очередь и обидно – пропал труд очень большого круга людей, как тренеров, так и игроков.

– Но, наверное, с ЦСКА вас сроднило еще и случившееся с вами несчастье – потеря после травмы одной почки?

– Правильно, это тоже сыграло большую роль. И такие вещи не забываются. Это случилось 18 ноября 1993 года в Афинах в отборочном матче чемпионата Европы среди молодежных команд Греции и России. За несколько минут до конца первого тайма в нашей штрафной я в чисто игровой ситуации столкнулся с кем-то из соперников, после чего почувствовал сначала резкую боль, а потом и тошноту. Через минуту-другую раздался свисток на перерыв, во время которого я вроде бы отдышался, и, ничего не подозревая, вышел на второй тайм, и отыграл его полностью. Ну а в гостинице вечером опять почувствовал себя плохо. Сообщил врачу. Меня тут же отвезли в больницу, сделали снимки и поначалу предложили оставить в местном госпитале дней на 20. Но я попросил не оставлять меня там, а перевезти домой. После небольшого совещания греческие врачи дали свое согласие, и я вместе с командой улетел в Москву. А поздно ночью мне стало совсем худо. Жена вызвала скорую помощь, меня забрали и этой же ночью сделали операцию. О том, что мне удалили почку, я узнал на следующее утро, когда меня перевели из реанимации в палату. Приехавшие из Барнаула мама с братом и жена, дежурившая все это время в госпитале, мне об этом и сказали.

– И что вы почувствовали в этот момент – отчаяние, испуг?

– Вы знаете, испугаться или прийти в отчаяние я просто не успел. Во-первых, этого не дали мне сделать ребята, приехавшие в этот же день навестить меня, во-вторых, хирург, Михаил Семенович Лихтер, который провел эту операцию, делая обход, подошел ко мне и сказал: «Если хочешь играть в футбол, то и с одной почкой сможешь играть. Только не торопи события». Знаменитый армейский спортивный врач Олег Маркович Белаковский вспомнил, что выступавший за армейцев в пятидесятых годах защитник Михаил Ермолаев сумел вернуться в футбол после такой же травмы. Конечно, не скрою, где-то в глубине души у меня тогда екнуло, но не успело все это разгореться, привести к отчаянию.

– Вы тогда в больнице решили для себя, что не бросите футбол?

– Да. Врачи, обследовав мою оставшуюся почку (а она оказалась, к счастью, полностью здорова), дали гарантию, что я смогу играть. После этого никаких сомнений в том, что я смогу вернуться в футбол, у меня не осталось.

– И все-таки ваше возвращение – это большой риск. Что же вас заставило пойти на это?

– Тут несколько причин. И любовь к игре, и то, что я не успел еще толком проявить себя в футболе, и, не скрою, то, что не представлял себе, кем стану и чем займусь, если вынужден буду закончить играть. Нет, наверное, в конце концов, нашел бы какую-нибудь работу, да и в клубе мне предлагали заняться тренерской деятельностью с детьми. Правда, я плохо себе представлял, что из этого могло выйти. В моем возрасте, когда нет еще ни необходимых знаний, ни опыта, ни тренерских навыков – что я мог дать детям? Но главное, конечно, сам футбол. Без него у меня нет жизни. Знаете, даже после пары выходных дней успеваю соскучиться – тянет тренироваться, играть. Что касается риска, то он, конечно, был и есть, но ведь я играю в защитном корсете.

– Что он собой представляет?

– Это такой пояс, внутри которого вставлены три металлические пластины, сделанные специально под мою фигуру, а под ними жесткий пенопласт, как у хоккеистов. Довольно прочная конструкция, и, даже если мяч попадает в это место, удара практически не чувствуется.

– Наверное, после такой травмы непросто было в первый раз выйти на поле?

– А знаете, на поле об этом не думаешь, вернее, забываешь. Я по натуре человек спокойный и иной раз выхожу на игру какой-то вялый, расслабленный, но как только пойдет движение, сразу завожусь, особенно после того, как проиграю какой-нибудь эпизод нападающему. «Как это так, – думаю, – я все равно должен быть первым».

– Как вы считаете, защитник – это ваше амплуа?

– В принципе, да, хотя, когда только начинал заниматься футболом у своего первого тренера Анатолия Карловича Луца, то был вратарем. Потом меня выдвинули вперед, играл центральным нападающим. Затем постепенно стал отходить все дальше – сначала на место опорного полузащитника, потом центрального защитника. К слову, на эту последнюю должность меня определил Геннадий Иванович Костылев, когда пригласил в юношескую сборную. Почему? Видимо, из-за моего высокого роста, чтобы кто-то мог побороться за верховые мячи. Так с тех пор я и играю центральным защитником. Правда, в ЦСКА меня время от времени передвигают по всему фронту обороны – то влево, то вправо, в зависимости от обстоятельств. Но это меня не смущает, я одинаково хорошо себя чувствую и на флангах, и в центре.

– Валерий, а почему в середине прошлого сезона на посту капитана команды вас сменил Дима Кузнецов?

– И правильно. Команда, если помните, летом стала проигрывать матч за матчем, и Павел Федорович решил, что я не могу сплотить команду, и капитаном сначала стал Дима Кузнецов, а потом Сережа Семак.

– И все, наверное, из-за вашего мягкого характера?

– Да, я человек спокойный, а капитан должен быть лидером, должен уметь иногда даже и прикрикнуть на кого-то. Для меня же это проблема. Да, я могу слегка пожурить, если кто-то явно филонит, выпадает из игры. А вообще мой характер для капитанства не подходит.

– Вы упомянули о юношеской сборной, которой руководил Геннадий Костылев и которая в 1990 году в Венгрии, обыграв по пенальти португальцев, стала чемпионом Европы. Та команда вам запомнилась?

– Еще бы. Эго была очень сильная сборная. Достаточно назвать хотя бы игравших в ней Сергея Щербакова, Сергея Мамчура, Евгения Похлебаева, Александра Помазуна, Евгения Бушманова, Владимира Шарана, Александра Гришина, Алексея Гущина… Финальный матч сложился для нас очень тяжело. Кажется, в конце первого тайма или в самом начале второго у нас был удален Бушманов, и мы вдесятером не только выстояли, но и сумели победить. Такие счастливые моменты, увы, случаются в биографии далеко не у каждого футболиста. Да, по-разному потом сложилась судьба игроков той сборной. И сейчас я могу твердо сказать, что самое трудное в футболе – это потеря тех ребят, с которыми когда-то вместе выходил на поле.

– Вы имеете в виду недавнюю смерть от острой сердечной недостаточности Сережи Мамчура?

– И ее тоже. А разве то, что произошло с Сергеем Щербаковым, не трагедия?! Он был настолько одаренным футболистом, что мы, как говорится, по способностям и рядом с ним не стояли. Не случись той автокатастрофы, он сейчас был бы звездой, если и не мировой, то европейской величины точно. А Женя Похлебаев?! Когда Гришин, Бушманов, Семак, я и руководство – Костылев, Коробочка и наш врач – Зоткин ездили в Днепропетровск хоронить Сережу Мамчура, то узнали, что нашего товарища по юношеской сборкой СССР Похлебаева недавно разбил паралич. Сейчас он вроде немножко отошел, но все равно ничего не помнит, не понимает, как ребенок маленький лежит и хлопает глазами. Это ужасно. А вы знаете, каким хорошим человеком был Сережа Мамчур. Какая у него была душа?! Он мог все сделать для товарища, все отдать и ничего не оставить себе. Он был настоящим мужиком, спортсменом до мозга костей. Чтобы Мамчур кому-то просто так проиграл? Он проявлял себя в любой игре и везде был первым. По духу своему Сережа был игрок, в хорошем смысле этого слова. А, что там… У него остались две прелестные маленькие дочки – старшей пять лет, а младшей – годик с небольшим.

После этого мы, не сговариваясь, несколько минут молчали. Наверное, каждый думал о своем. А потом Валерий продолжил:

– Не знаю, стоит ли об этом говорить? Видите ли, когда я был совсем маленький, бабушка часто рассказывала мне о Боге. Но тогда я, конечно, ничего не понимал, а слушал ее рассказы, как дети слушают добрые волшебные сказки. Впервые же всерьез задумался об этом после смерти отца. А окончательно душой принял, когда лежал на койке в реанимации. Понимаете, дорога к Богу одна, просто мы все по-разному, различными путями выходим на нее. А кто-то может и вообще не выйти. Чаще всего этот путь лежит через страдания и потери. Я просто сейчас задумываюсь о том, почему нам, людям, надо обязательно пройти через потери, чтобы прийти к чему-то светлому? Сейчас я часто вспоминаю бабушку, силюсь восстановить в памяти ее рассказы, молитвы, которым она меня учила. И когда мне бывает плохо, я их тихонечко про себя читаю, и сразу становится легче. А перед выходом на поле обязательно перекрещусь, чтобы Бог берег меня. И он оберегает, я в это твердо верю.

– Понимаю вас. И дай вам Бог удачи в будущем, в том числе и в футболе. Правда, сейчас мы в основном ругаем его. Вы тоже придерживаетесь этого мнения?

– Вот уж нет. Вовсе он не так плох, как говорят о нем некоторые. Проскальзывает нередко и предвзятое отношение к игрокам и командам. Из-за этого во многом наш футбол и кажется порой таким сереньким. А вот пример другого рода. Были мы как-то в Испании и видели матч, кажется, второго дивизиона. Большинство наших ребят ничуть не хуже, а то и лучше многих играют. А на следующий день читают нам местную газету, в которой этот матч и игроки возносятся до небес. Мы спрашиваем, как же так, игра-то была совсем не такой. Да, соглашаются, но мы это делаем специально, чтобы морально и психологически поддерживать наш национальный футбол. Вот как, оказывается, надо поддерживать? И нам хорошо бы этому научиться и понять, что сравнивать чемпионаты СССР и России, по меньшей мере, некорректно. Ведь такой обвал произошел. Но мало того, никто ведь не учитывает, что после развала Союза очень многие хорошие игроки уехали в зарубежные клубы, и мы, молодое поколение, лишились возможности учиться у них. То есть была разорвана многолетняя связь поколений. Это ведь тоже надо понимать. Лучше бы побольше и почаще говорили и писали о проблемах нашего детского и юношеского футбола, о том, чем живут, вернее, как еще умудряются существовать тренеры, которые воспитывают будущее отечественного футбола. Я общался с некоторыми из них и понял, что, если мы не сможем изменить ситуацию, будущее наше действительно незавидное. Да и селекционная работа у нас поставлена слабо. Мало кто из селекционеров поедет в глубинку, чтобы там найти талантливого мальчишку. Чаще мы наблюдаем иную картину. Где-то о ком-то заговорили, и селекционеры едва ли не всех команд толпой бросились туда поучаствовать в аукционе – кто больше предложит. Разве таким путем мы поднимем наш футбол?

– Тут я с вами полностью согласен. И тогда последний вопрос. Вы как-то обошли стороной сборную России, за которую сыграли, если не ошибаюсь, две встречи?

– Правильно. Однако дебют мой, который состоялся в 1996 году в матче с Израилем в гостях, прошел не совсем гладко. Ведь из-за меня тогда назначили штрафной, после которого хозяева отыгрались. Конечно, сейчас можно всякое говорить, но ведь ничего изменить нельзя. А судья все-таки назначил тот чертов штрафной ни за что. Ведь я не трогал нападающего израильтян. Он слева сместился в центр, куда ему последовала передача с фланга. Сыграть на опережение я уже не успевал, а потому встал сзади него и еще руки в стороны развел, дабы показать, что я буду играть чисто. А он, едва получив мяч, рыбкой нырнул вперед так, словно я с разбегу толкнул его двумя руками. После игры Борис Петрович Игнатьев не упрекнул меня, а поздравил с дебютом и пожал руку.

– Когда у вас бывает выходной от футбола, как его проводите?

– Мы с женой Марией, она у меня замечательная женщина, любим слушать музыку, смотреть видеофильмы и особенно гулять по уютным аллеям ВДНХ, взявшись за руки, как маленькие дети…

Когда мы прощались с Валерием, он сказал мне: «Вы уж извините, если что не так. Я ведь давно интервью не давал. Как-то меня позабыли»..